В другой чайхане на рваной холстине мужчины лежа курили траву, некоторые, по пакистанскому обычаю, спали прямо на полу, завернувшись с головой в грязную ткань. Дверь, низкое прямоугольное отверстие в стене, никогда не закрывалась. И — нигде ни одной женщины.

Поняв, что пересилить брезгливость все же не удастся, Катя купила у уличного торговца лепешку за две рупии и жадно впилась в нее зубами. Лепешка оказалась большой и сытной.

На улице быстро темнело, пора было возвращаться обратно в гостиницу. Ей больше не хотелось увидеть знаменитые сады Шалимара, мавзолей Визир-хана или мечети Лахора. Ей хотелось поскорее убраться из этого жуткого города.

В «хотеле» света не было. На ее крик «Эй, кто там!» вышел хозяин со свечой в руке и объяснил на ломаном английском:

— Это свет не наш, мы этот свет украли.

После этого он вышел на улицу и длинной палкой постучал по фонарному столбу. Вспыхнула лампочка.

В номере Катя без сил повалилась на жесткую постель.

«Только бы добраться до Исламабада, только бы отыскать там Бабо», — молила она местного Аллаха. После этого все будет очень, очень хорошо.

Глава 17

В четыре часа утра печальный крик муэдзина, усиленный громкоговорителями, разнесся по окрестностям, сзывая правоверных мусульман на молитву. До рассвета Катя промучилась без сна на жесткой постели, потом кое-как умылась и поспешила на вокзал.

Из Лахора до Исламабада нужно было добираться на местной электричке.

Билет стоил недорого, всего несколько долларов.

Состав до Исламабада, короткий и чумазый, напоминал поезд времен Гражданской войны. Вагон представлял собой забитый донельзя плацкарт, грязный и жесткий. Двухъярусные полки были облеплены телами. Люди сидели на полу, на мешках, терпеливо стояли в проходах, дети мирно посапывали, лежа на полу между ног взрослых. Вместо окон в вагоне были решетки, что при наличии трехсот пассажиров было единственным спасением, так как обеспечивало приток свежего воздуха.

В вагоне Кате удалось занять место возле окна. Она сидела тихо, отвернув голову. Ей не хотелось привлекать внимания окружающих. В чисто мужской компании, которая собралась здесь, она чувствовала себя очень неуютно.

По вагону то и дело курсировали торговцы едой. Молодой человек в когда-то белом халате нес, прижимая к животу, огромное блюдо диаметром с колесо от телеги. На блюде были разложены кучками вареные бобы, помидоры, апельсины, овощи. Там же находилась стопка небрежно порванных газет и солонка со смесью перца и соли.

— До рупия, до рупия, — зычно кричал торговец.

Когда находился желающий перекусить, продавец брал обрывок газеты одной рукой, пальцами накладывал на бумагу немного бобов, апельсинов и овощей, затем обильно сыпал все солью и перцем, накрывал сверху вторым листком, тряс все это немилосердным образом и вручал своеобразный сэндвич покупателю. Покупатель бросал грязный банкнот стоимостью в две рупии поверх овощей прямо в салат, и довольный торговец отправлялся дальше. От подобной антисанитарии Катю чуть не стошнило.

Настало время намаза.

В битком набитом вагоне пассажиры расчистили от мешков и спящих тел один квадратный метр пола. Постелив простынь, верующие попарно совершали намаз, оборотясь лицом на запад, к Каабе. Первыми намазничали седобородые старики в белых халатах, за ними — более молодые. К старикам здесь было принято выказывать демонстративное уважение. Однако и старики, в свою очередь, требовали к себе уважения. Любой из них мог согнать с вагонной полки добрый десяток более молодых пассажиров, чтобы единолично улечься поспать. И никто не смел возмутиться.

Внезапно в дверях вагона появились контролеры. Катя протянула купленный билет, надеясь, что на этом ее контакт с представителем официальных органов будет исчерпан. Но контролер что-то гневно лопотал на непонятном языке и тянул ее из вагона.

— Най урду, най урду, — испуганно лепетала Катя единственную фразу, которую помнила на местном наречии.

Оказалось, что она просто села не туда, куда полагалось. Она должна была ехать в специальном вагоне для женщин, куда мужчины не допускались. То-то она думала всю дорогу, отчего на нее оглядываются, как на зачумленную?

В женском вагоне было чуть посвободнее, но там стоял оглушающий плач и вой грудных детей. Несколько часов до Исламабада прошли как в чаду. Беременную женщину в углу вагона одолел приступ дурноты, и ее тошнило прямо на пол. По вагону распространился кислый запах. Товарки в хиджабах равнодушно наблюдали за происходящим.

От духоты и острого запаха тел у Кати закружилась голова. Она уже думала, не заразилась ли желтой лихорадкой, отведав уличных лепешек, и на всякий случай выпила таблетку.

Город Исламабад оказался гораздо более цивилизованным, чем Лахор. По улицам неслись новые европейские машины. Отель, куда ее привезли, оказался вполне приличным. Там даже имелся душ и ватерклозет.

Исламабад строился в 60-х годах XX века взамен старой столицы Пакистана, Карачи, и был изначально ориентирован на цивилизованных европейцев.

С тех пор он всегда старался поддерживать марку столицы.

После Лахора, пропахшего запахом человеческих испражнений, копотью и перцем, столица Пакистана удивляла своей чистотой и опрятностью. Широкие улицы, зеленые парки и сады, никто не ходит по нужде на тротуар. Нищих в нем оказалось поразительно мало, но зато было много вежливых полицейских. Ровные европейские улицы, утопающие в зелени посольства, обнесенные высокими заборами с колючей проволокой, офисный центр из стекла и бетона — такой же, как во всех мировых столицах. Здесь ничего не осталось от средневековья, но все же город частично сохранил традиционный пакистанский колорит — одно-двухэтажные дома с плоской кровлей, орнамент, бесконечные купола… И над всем этим гордо вознесла голову к облакам, к Аллаху, самая большая в мире мечеть.

Из гостиницы Катя позвонила Бабо.

— О, землячка, как я рад! — обрадовался голос в трубке. — Зачем тебе жить в гостинице, приезжай ко мне!

Катя была рада приглашению. Хорошо, когда рядом есть человек, который понимает по-русски и которому можно доверять. Который не стремится ежесекундно надуть ее, как остальные пакистанцы!

Таксист высадил ее на тихой зеленой улочке, где в густой южной зелени утопали невысокие дома с плоской кровлей.

На пороге дома гостью встретил сам Бабо — нигериец, одетый в европейский костюм и официальный галстук.

— А, землячка! — Лоснящееся черное лицо просияло белозубой улыбкой. — Наконец-то!

На Востоке гость — лучший подарок хозяину дома, его слово — закон, его желание обязательно к выполнению. Наличие гостя — свидетельство мудрости и авторитета хозяина. Очевидно, Бабо прочно усвоил местные правила гостеприимства и твердо их придерживался.

Катю поселили в уютной комнате окнами в сад, с европейской комфортабельной обстановкой и кондиционером. Смыв с себя пыль и усталость долгого пути, она почувствовала себя как в раю.