— Теперь, — сказал кавалер, — вперед! Они наши!

Он бросился; его сверкавшие глаза выбрали двух человек для двух первых ударов шпаги. Два человека повалились к его ногам. Когда его гвардейцы и он сошлись в дыму, десять испанцев лежали на полу, все пораженные в горло и в сердце, все убитые. Ни один француз не был ранен.

Ла Раме среди испанцев имел в руке шпагу, так же как и другие, но он еще не наносил ударов; будто это страшное зрелище лишило его рассудка, он оставался неподвижен и не мог привыкнуть к этому ужасному положению.

Понти звал его, с ругательствами произнося его имя; он не отвечал.

Дон Хозе опять повел своих на атаку; этот смешной сеньор бывал иногда храбр, но в этот день он дрожал, как всякий зверь, чующий льва. Его отряд опять наткнулся на шпаги гвардейцев, опять повалились мертвые, запах крови и пороха сгустился под мрачными сводами башни. Дон Хозе упал с разрубленной годовой. Испанцы колебались.

— Пойдем мы, если они не идут! — закричал кавалер, принимая наступательное положение, и снова напал на испанцев. Одни, вне себя от испуга, старались отворить запоры двери, но находили там безмолвного женевьевца, который убивал их топором; другие подбегали к окну, где Эсперанс поражал их ударами шпаги; третьи цеплялись за решетку бойницы; четвертые умоляли победителя, бросая оружие.

Ла Раме, видя себя погибшим, принял свирепое намерение: он три раза отступал перед дверью, защищаемой женевьевцем, бросился к окну, скрестив шпагу с Эсперансом, потом вдруг, притворившись, будто ранен, упал. Великодушный Эсперанс поднял свою шпагу. Тогда ла Раме схватил его за ноги и уронил на пол.

В это время другие раненые отворили окно и бросились в Сену, получив дорогой новые удары. Взбешенный Понти бросил все, чтобы лететь на помощь к Эсперансу; он искал в этих двух телах, перевившихся и катавшихся по полу, место, куда вонзить шпагу, но как поразить врага, не ранив друга? Только одни головы можно было узнать в этой страшной луже крови. Понти уловил минуту, когда голова ла Раме ясно обозначилась, и ударил по ней эфесом своей тяжелой шпаги. Негодяй, оглушенный, выпустил Эсперанса, тот приподнялся. Оба, и Понти, и он, схватили бесчувственного врага и выбросили его в окно. Потом они бросились в объятия друг друга, прошептав:

— На этот раз он умер.

С этой минуты битва превратилась в резню. Немногие оставшиеся раненые были выброшены тем же путем, и Крильон, облитый потом и кровью, мог отдохнуть со своими гвардейцами на куче трупов.

— Теперь четыре часа, и, кажется, вот его величество, — спокойно сказал брат Робер.

Он отворил дверь караульни. Послышались трубные звуки королевской армии у Новых ворот. Брат Робер топором разрубил дубовые доски, поддерживавшие цепи подъемного моста, и этим же самым топором отпер тяжелые ворота, затрещавшие на своих петлях. Всадник, с белым шарфом на кирасе, с лучезарной физиономией, со сверкающими глазами, подняв руки к небу, первым въехал на подъемный мост.

— Я здесь! — вскричал он. — Слава Господу, защищающему Францию!

— Да здравствует король! — сказал взволнованный и торжественный голос женевьевца, державшего ворота, в которые устремился всадник, дрожавший от радости.

— Да здравствует король! — повторили на пороге караульни Крильон и его гвардейцы, махавшие своими красными шпагами.

Генрих Четвертый въехал таким образом в свой город, и его глаза, потемневшие от радостных слез, напрасно искали друга, который отворил ему ворота.

Брат Робер опустил капюшон на глаза и медленно пошел по дороге в свой монастырь.

Видя, что ла Раме не возвращается, и думая, что тревога была фальшивая, герцогиня Монпансье легла спать в три часа утра, очень утомившись за ночь. Отпустив своих женщин и своих капитанов, она спала как простой солдат.

Вдруг необыкновенный шум раздался в ее передней, смутный говор разбудил ее, дверь отворилась, и ее испуганный дворецкий доложил:

— Посланный от короля.

Герцогиня приподнялась.

— Какая дерзость! — сказала она. — От какого это короля, и почему этот король, если он только существует, позволяет себе нарушать мой сон?

Но посланный уже переступил через порог комнаты.

— По приказанию его величества, — сказал он.

Взбешенная герцогиня закричала:

— Я хочу видеть дерзкого, который смеет произносить здесь имя величества вместе со словом «приказание»!

— Милостивая государыня, — сказал, низко поклонившись, посланный, который был не кто иной, как Сен-Люк, бывший друг Генриха Третьего, — это не столько приказание, сколько просьба, которую я имею честь передать вам от имени короля. У самых ворот Парижа его величество подумал о вас.

— Он у ворот, — закричала герцогиня, — а мне этого не сказали!.. Слава богу! Я поспею вовремя. Подайте мне шпагу!

— Для чего это? — спросил вежливо Сен-Люк.

— Прежде всего, милостивый государь, воротитесь туда, откуда вы приехали, и скажите тому, кто вас послал, что я не хочу слушать никаких предложений с его стороны. Прибавьте, что испанцы…

— Извините, но вы не поняли меня.

— Довольно, говорю я вам, довольно! Где мои офицеры, мои телохранители? Как позволили войти сюда посланному Беарнца?

— Ни телохранители, ни офицеры не будут вам отвечать, — сказал Сен-Люк с улыбкой, — они вам уже больше не нужны. Я приехал сюда в одно время с моим государем, который называется не Беарнцем, а королем французским, и приехал из его Лувра.

Герцогиня побледнела.

— Лувр не принадлежит никому, насколько мне известно, — сказала она.

— Извините, он принадлежит королю, и его величество занял его.

— Король занял Лувр? — вскричала герцогиня.

— Точно так.

— С которых пор?

— С четырех часов утра.

— Король в Париже?

— Вы можете стать у окна, и вы увидите, как он поедет в церковь Парижской Богоматери.

— О, меня там не было! — прошептала она. — Я спала! Но испанцы…

— Вам трудно будет найти их в эту минуту, они спрятались так хорошо.

— Король в Париже! — пролепетала герцогиня, ища, к чему бы ей прислониться, как будто лишилась чувств.

Сен-Люк вежливо подошел к ней.

— Я вас понимаю! — вскричала она, выпрямляясь с дикой энергией. — Вы пришли исполнить приказания победителя. Вы пришли спросить у меня мою шпагу, арестовать меня; но скажите вашему господину, что я и при пытке останусь тем, кем должна быть принцесса моего имени. Ну, покажите мне дорогу. В Шатле или Бастилию едем мы? Я следую за вами.

— Ваше воображение заходит слишком далеко, — сказал Сен-Люк, — и вместо ареста я имею честь передать вам простое приглашение от имени его величества.