Как и Людовик ХVI, она спокойно выслушала заранее ей известный приговор. И столь же стоически, как и муж, вела себя в момент казни, еще раз доказав всем, что, несмотря на все их жизненные обстоятельства и семейные ссоры, они были подлинной королевской четой. Порода, знаете ли…

Время сильных людей вокруг них для Бурбонов завершилось. Отныне их окружали лишь статисты будущих драм, в то время как лагерь их противников, адептов и титанов революции, колоссов Нового порядка, пополнялся яркими фигурами с пугающей быстротой – таково свойство любого социального катаклизма. Будь по-другому – сего бы печального события просто не произошло бы. Его бы раздавили в зародыше. И все же старое не желало так легко расставаться с тем, чем жило и существовало века и века – пусть даже в форме гротеска и насмешки над здравым смыслом. Впрочем, революции всегда совершают безумцы – ибо замысливают и претворяют в практику невозможное… И поэтому первоначальный этап Великой французской революции – собственно тот, в который доживала последние месяцы и дни династия, – выпало претворять людям, связанным нерасторжимой пуповиной с предшествующим строем, пытающимся забыть, кто они и откуда, – герцогам, графам, маркизам… Но не утратившие привычек, пристрастий и предпочтений своей предшествующей жизни (впрочем, приходящие им вдогонку и на смену, кроме нескольких идеалистов) жили теми же предпочтениями, желаниями и потребностями тела и души.

Одним из лидеров первоначального революционного этапа был Филипп, герцог Орлеанский (1747–1793). Представитель Орлеанской ветви Бурбонов (его ближайший предок был младшим братом Людовика ХIV и основателем венценосного Орлеанского побега), прозванный Филипп Эгалите за свои, как ни курьезно это звучит, революционные воззрения. Хотя, конечно, он их и не имел никогда, просто к тому времени так исторически сложилось и было принято, чтобы орлеанцы были неким эпатажно-фрондирующим, придворно-оппозиционным элементом королевского бытия, густо замешанным на обиде немного припозднивших родиться и в силу этого должных вечно облизываться на вожделенно-недоступную корону (средневековое смирение и принятие как должное своей судьбы и своего удела к тому времени уже истончилось, а гуманистическое же «а я чем хуже?» расцвело пышным цветом). Некий крест, несомый французской монархией, очередной «несносный ребенок» династии. То есть у кого кто, а у нас, господа, вот – герцоги Орлеанские.

Соответственно, оппозиционер и фрондер этой эпохи, эпохи Просвещения, когда слово письменное почиталось истиной в последней инстанции и единственным двигателем мира, должен был быть руссоистом, масоном и революционером. И Филипп был всем этим. Постоянно находясь в скрытом конфликте с королем и явном – с королевой Марией-Антуанеттой, он принужден был оставить военную службу и все более сближался с представителями третьего сословия, части которого – разумеется, лучшей его части – он предоставил ряд помещений своего дворца под торговые помещения. Мера была, естественно, вынужденная – надо было расплачиваться за столь любимые и широко известные в Париже оргии, в отличие от иных аристократических, весьма благосклонно принимаемых народом: все же свой почти, можно сказать, гуляет.

Когда Людовик ХVI соберет в 1787 году нотаблей, именно Филипп на их собрании выскажется, что право налагать налоги принадлежит лишь Генеральным штатам. Тем самым будет проложена мысль о необходимости их собраний, следствием созыва которых как раз и будет революция…

В эти столь вожделенные Генеральные штаты Филипп будет избран от дворянства, но нарочито встанет при начале работы в ряды третьего сословия, тем самым показав, кто его друзья (а может быть – и кормильцы). И, действительно, по всем принципиальным вопросам он будет голосовать едино именно с этой фракцией. Именно его дворец Пале-Рояль станет излюбленным местом народных собраний в дни, когда власть еще могла хоть немного повлиять на формат и место подобных сборищ. Именно он стоял у истоков и во главе подготовки похода на Версаль 5–6 октября 1789 года – по мнению многих, сам желая в случае удачного для восставших развития ситуации занять престол.

Филипп Эгалите – герцог Орлеанский. Художник А.-Ф. Калле

В дальнейшем – видимо, чувствуя тенденции развития событий, – он будет делать попытки примириться с королевским семейством, но королева, гордая до потери осторожности и не могущая жить и дышать по-другому, не забудет прошлого и на примирение не пойдет.

Это, наконец, определит позицию Филиппа: избранный в Конвент от столицы, он будет считаться в нем одним из самых непримиримых: проголосует за смерть Людовика и примет имя Филипп Эгалите («равенство» – одна из частей революционной триады – свободы, равенства, братства). Но это его не спасет: он забудет, что революция – это Кронос, пожирающий собственных детей. История напомнит ему об этом менее чем через год после казни короля – он будет обвинен в стремлении к трону и – стандартно – в измене Отечеству. Обвинение ничем не было подкреплено, но зачем прогрессивному обществу заскорузлое судопроизводство? И 6 ноября 1793 года Филипп Эгалите был гильотинирован.

Его судьбу повторит и еще один титан и буревестник революции – Оноре Габриель Рикети Мирабо, родившийся в замке Биньон в семье Виктора де Рикети маркиза де Мирабо и Марии Женевьевы де Вассан 9 марта 1749 года и получивший при крещении имя Оноре Габриель. Фамилия Мирабо не принадлежала к коренному феодальному дворянству Франции. Их предки Рикети были купцами и разбогатели торговлей. Один из них и приобрел замок Мирабо, а Людовик XIV даровал его потомству титул маркизов.

Виктор де Рикети маркиз де Мирабо был известным экономистом-физиократом. Службу он начал в четырнадцать лет, решив стать военным, но эта служба пришлась ему не по нраву – слишком долго приходилось ждать командных должностей, а он хотел все и сразу. Когда скончался его отец, Виктор де Рикети стал обладателем солидного состояния. Оставив военную службу, он начал вести праздную жизнь молодого аристократа. Но вскоре он знакомится с Монтескьё, который возбудил в нем интерес к политическим идеям. Тогда Виктор уединяется в своем поместье на юге Франции и целиком посвящает себя изучению философии, экономических наук и литературе.

Первое зрелое сочинение он закончил в 1747 году, назвав его «Политическое завещание». Оно содержало критику, хотя осторожную и сдержанную, существующих во Франции порядков. В сочинении автор ратовал за возврат к прежним «идеальным» порядкам, что, по его мнению, могло бы искоренить существующие недостатки и даже пороки. Как человек достаточно просвещенный, он понимал, что такой совет