вклад в процесс катастрофического ухудшения качества призывного контингента. Он тут же высказал предположение, что отработку движения строевым шагом и с песней в составе подразделения и в одиночку, равно как с оружием и без, было бы вполне оправданно начинать ещё в младшей группе детского сада. А строевую подготовку наравне с математикой сделать полноценным предметом школьной программы с первого класса.

— Если вам в школе разрешали побеситься на переменах, то всё, баста! На флоте этому пришёл конец! — решительно и жёстко подытожил командир эту часть своей весьма содержательной речи.

В заключение он доверительно сообщил присутствующим, что человек, не умеющий ходить строевым шагом, лично для него не представляет никакой ценности, и будь его воля, он бы таких топил без суда и следствия прямо на краю пирса.

Затем командир собственноручно показывал по разделениям элементы строевого шага: как надо тянуть носок, на какую высоту должна подниматься нога, как правильно она должна опускаться. Потом для закрепления навыков, громыхая по железу, несколько раз сам прошёл строевым шагом.

Окончив теоретическую часть, командир наконец-то скомандовал «вольно» и приступил к части практической. Перестроив слушателей в колонну по двое, он принялся гонять их строем по палубе взад-вперед от рубки к корме и обратно. Он так громко кричал незаменимые в подобной ситуации «р-раз, р-раз, р-раз, два, три! Кругом, ма-арш! Твёрже шаг!», что я испугался, как бы он не потревожил мирный сон почивающих на берегу ни в чём не повинных граждан. Чтобы не отрываться от народа и окончательно не отморозить ноги, я громыхал ботинками по стылому железу палубы вместе со всеми.

Так прошёл ещё час. В два часа ночи командира сменил старпом, а в четыре наступила и моя очередь продолжать строевые занятия. Ног к этому времени я уже не чувствовал совершенно, но, собственноручно заварив кашу, я был обязан довести дело до логического конца. Оставшись на палубе один на один со своими противниками, находящимися, как и я теперь, в последней стадии оледенения, я собрал в кулак остатки силы и воли и обратился к ним с небольшой речью, не с такой пространной, как командир, но вполне конкретной. Для начала, как и положено, в духе времени, я спросил вполне демократично:

— Ну, что будем делать, уважаемые товарищи старослужащие? Спать пойдём или ещё немножко походим? — и, не дожидаясь ответа, сразу же продолжил — Я так думаю, что лучше походим…

Раздались возмущенные крики:

— Спать идём! Сколько можно! Мы не лоси топать тут всю ночь… Это издевательство!!!

Спешить было некуда. Не прерывая волеизлияния, я с минуту подождал, когда все замолчат. Выждав ещё минуту в полной тишине, я негромко, но достаточно твёрдо заговорил:

— Все высказались? Если нет, я ещё подожду… Не надо? Ну, тогда слушать сюда. Митинги тут устраивать бесполезно! Сейчас будете делать только то, что скажу я. И ничего больше! А если хоть одна сука без разрешения откроет рот, долбить палубу будете до самого рассвета! Если покажется мало — и завтра тут встретимся, и послезавтра, и вообще… сколько понадобится! Вопросы есть? Разрешаю задать только один. Кто? Ну, давай, Самокатов…

Самокатов не заставил себя долго ждать. Смачно хлюпнув носом, браво утершись рукавом ватника, он торопливо заговорил, причём совершенно нормально, без своих идиотских вывертов, правда, по-прежнему хрипло, но причину этого уже вполне можно было объяснить — промерз до глубины души и, естественно, охрип.

— Товарищ лейтенант! Давайте пойдём вниз… А? — начал он проникновенно, почти заискивающе, безуспешно пытаясь в темноте заглянуть мне в глаза.

Не уловив реакции на столь заманчивое предложение, он с удвоенными усилиями принялся совращать меня, растекаясь елеем, как змей-искуситель:

— Ну что нам здесь торчать? Товарищ лейтенант! Командир и старпом уже спят… Зачем нам тут сопли морозить? Нам и так уже всё понятно… Вопросов нет… Всё будет нормально… У меня вон вообще рука травмирована… Могу застудить… Такой дубак!!! Бррр! Товарищ лейтенант, будьте человеком!!! Давайте сейчас потихоньку вниз. Там тепло. И спать уже давно надо. Меньше трех часов до подъёма осталось… Товарищ лейтенант! А? Вы же сами замерзли… Да?

— Нет! — резко оборвал я. — Мы остаёмся здесь и сейчас будем разучивать строевую песню. Песня называется…

Взрыв негодования не позволил мне закончить. Вновь послышались истерические крики, оскорбления, угрозы. Но так же быстро, как прогорает вспыхнувшая солома, угасла и эта последняя вспышка неповиновения. Вновь дождавшись тишины, как ни в чём не бывало я заговорил ровным и бесстрастным голосом:

— Я предупреждал: если кто-то без моего разрешения откроет рот — занятия продолжатся до подъёма. Поэтому нравится вам это или нет, но до семи утра никто вниз не уйдёт. Это я вам гарантирую и не советую меня испытывать. Более того… Если я ещё раз услышу какие-то неформальные возгласы, выражения недовольства и прочие проявления плюрализма, то и следующую ночь от заката до рассвета мы в полном составе проведём здесь. Всем понятно?

На палубе воцарилось угрюмое молчание. Было слышно, как в ограждении рубки завывает ветер и на противоположной стороне залива на тральщике звякает, раскачиваемая ветром, рында. Было полпятого утра, но спать совсем не хотелось.

— Песня, которую мы сейчас будем маршировать, называется «Варяг», — нарушил я затянувшееся молчание. — Все слышали? Отлично! Приступаем к репетиции! Самокатов, запевай! На месте, шаго-ом… арш! Ну что ты молчишь? Слова забыл? Всем слушать сюда!

Следуя принципу «делай, как я», старательно прокашлявшись и прочистив горло, я приступил к исполнению песни, что называется, вживую. Ожесточенно маршируя на месте, колотя отмороженными ногами по звенящей палубе, я выкрикивал охрипшим голосом в безмолвную темноту ночи знакомые, прочувствованные поколениями русских моряков слова:

— Наверх вы, това-арищи, все-е по места-ам

Последний парад наступа-а-ет,

Врагу не сдаё-отся наш гордый «Варяг»,

Пощады никто-о-о не жела-а-а-ет.

Закончив, я предложил спеть «Варяга» всем вместе и к своему ужасу обнаружил, что большая часть нашего творческого коллектива не знает слов этой знаменитой песни!

Ещё полчаса ушло на разучивание. Потом часа полтора — на спевку. В итоге только в начале седьмого утра мы смогли предъявиться старпому. Но чтобы получить у него зачёт и пойти вниз греться, пришлось ещё немало потрудиться. Наш старпом считал себя большим знатоком музыки. Целых два года из вереницы в общем-то счастливых лет его детства были безнадёжно испорчены музыкальной школой по классу фортепиано, куда родители, не спросив, записали его и гоняли из-под палки. Этого было вполне достаточно, чтобы старпом возненавидел всякую самодеятельность, особенно ему не нравилось, когда рядом поют, да ещё и фальшиво.