Поэтому я принял единственно верное решение: наехать на главного режиссёра и художественного руководителя устроенного спектакля, на самого Самокатова.

В нервозной атмосфере отсека явно чувствовалось приближение грозы. В угрюмом молчании под прицелом двух десятков заинтересованных глаз я направился в тот угол, где в окружении прихлебателей возлежал на самой блатной койке Камаз. Демонстративно не замечая меня, он продолжал рассказывать о своих подвигах. Я прервал его в самый ответственный момент, на излюбленнейшей фразе:

— И тут я ему бац в рыло!!!

Не громко, но по возможности решительно и твёрдо я объявил, что с сегодняшнего дня жить буду в седьмом отсеке, что спать буду на его, Самокатова, койке, что сейчас уйду, но через пять минут вернусь, и койка должна быть свободной от него и прочей дряни.

Такая постановка вопроса, казалось, Самокатова не сильно смутила. Он криво ухмыльнулся и, нагло глядя мне в глаза, принялся объяснять, что свободных мест нет и не предвидится, что у офицеров во втором отсеке есть своя четырёхместная каюта и даже целая кают-компания, где, по его глубокому убеждению, они и должны спать. Дальше слушать я не стал, оборвал на полуслове пространные рассуждения и сказал, что не его собачье дело указывать офицерам, где им спать и что делать. А если он в чем-то сомневается, то я сегодня же рассею все его сомнения как по этому вопросу, так и по ряду других. В заключение я добавил:

— Да, ещё! Койка, на которой сейчас лежит Парнягин, остаётся за ним. Он её законно заслужил, пусть пользуется. И не дай Бог какая-нибудь сволочь его оттуда сгонит!

Ровно через пять минут я вошёл в отсек с новым комплектом разового белья. Первый, как мы понимаем, остался в качестве боевого трофея бедняге Парнягину. Как и предполагалось, никто не поспешил к моему приходу подсуетиться. Все койки вновь оказались занятыми, и уже был погашен свет. На месте Самокатова сладко посапывал, изображая безмятежный сон, другой карась — Паша Великов. Я нисколько этому не удивился, так как нечто подобное и ожидал увидеть. Самого Самокатова поблизости не наблюдалось. Одно радовало — Парнягина никто не тронул, он спал на отвоёванной койке, спал как белый человек, на чистом белье, раздевшись, даже носки снял, под подушку положил.

Синеватым пятном на носовой переборке бледнел фонарь ночного освещения. В мягком свете едва различался уходящий в глубину отсека узкий проход с тремя ярусами протянувшихся вдоль него коек. Со всех сторон слышались сонные вздохи, несвязное бормотание и прочие звуки, свидетельствующие о крепком и здоровом сне расположившихся на этих койках людей. Может быть, я и поверил бы в то, что все они действительно крепко спят, если б пять минут назад собственными глазами не наблюдал царившее здесь всеобщее оживление. Тщательно срежиссированный спектакль достиг кульминации и требовал логического завершения. Мне по отведённой роли оставалось только развести руками и на цыпочках, никого не тревожа, убраться восвояси. Что ж, можно сделать и так. Никто не осудит. Даже наоборот. Все останутся очень даже довольными. Все ли? Ну разумеется! Кроме разве что меня и десятка зашуганных карасей, которые в случае моего позорного отступления останутся в полной власти распоясавшихся балбесов.

Ни секунды не мешкая, я врубил свет и диким голосом заорал:

— Подъём!!! Личному составу отсека построение на верхней палубе! Форма одежды зимняя. Живее! Все надеваем ватники, шапки и бегом наверх! Пошевеливаемся!

Такого поворота событий, похоже, никто не ожидал. Не скажу, чтобы бойцы тут же подскочили и принялись суетливо одеваться, но на всех без исключения лицах читались явное недоумение и растерянность. Когда в отсеке появились командир и старпом, заранее предупрежденные о принятом мной решении провести сегодняшнюю ночь в строевых занятиях с личным составом на палубе, койки мгновенно опустели, и всех, даже самых нерасторопных, как ветром выдуло из отсека.

50

Смотр строя и песни

Было решено начать подготовку к строевому смотру, который по плану оргпериода должен был произойти ещё только через месяц. Один из номеров программы подобного мероприятия — выступления экипажа корабля на смотре строя и песни. Выглядит это так. Словно во времена пионерской юности, все семьдесят пять человек экипажа подводной лодки в едином строю проходят, чеканя шаг, мимо трибуны, на которой стоит грозный комбриг. Если по какой-то причине ему не нравится прохождение, ногу, скажем, кто-то невысоко поднимает, в асфальт впечатывает недостаточно звучно, экипаж заворачивается на добавочный круг. И так до тех пор, пока комбригу всё понравится. Следующим элементом шоу обычно бывает прохождение с песней. Здесь тоже одним проходом не отделаешься.

Наверху было темно, промозгло и ветрено. Кормовой якорный огонь, дрожа, отражался на чернильно-чёрной измятой воде и тусклым желтоватым светом растекался по горбатой поверхности палубы. Очутившись под открытым небом, под вымороженными и, казалось, закристаллизовавшимися звёздами, я тут же пожалел, что не успел одеться как следует. Ещё одни нижние штаны и дополнительная пара шерстяных носков совершенно бы не помешали! Едва ступив ногами на остывшее железо, я почувствовал, как сквозь тонкие подошвы остроносых офицерских ботинок в меня проник и стал разливаться по всему организму леденящий могильный холод. Колючий мороз обжигал лицо и открытые участки кожи. Я зябко поёжился, содрогнулся всем телом и едва успел покрепче сжать зубы буквально за миллисекунду до того, как окружающие услышали бы их дробный костяной стук.

Репетицию строевого смотра начал сам командир. Он тут же отправил вниз всех карасей и тех, кто, по его мнению, особо не нуждался в дополнительных строевых занятиях на свежем воздухе. Оставшуюся присмиревшую братию в количестве восьми человек командир построил в шеренгу, скомандовал «Смирно!» и так и оставил стоять навытяжку.

Затем он произнес небольшую, минут на сорок, речь о крайней важности для личного состава флота (особенно подводного) строевой подготовки, сделав особый упор на ту практическую пользу, которая извлекается всеми категориями военнослужащих и гражданских лиц от умения двигаться строем и с песней.

— По-настоящему дисциплинированный матрос, — вещал командир, — это такой матрос, который даже среди ночи встанет, чтобы походить строевым шагом! А если он не будет уверен, что сам сможет проснуться, то обязательно попросит дежурного, чтобы тот его вовремя разбудил!

Командир окинул взглядом строй, словно надеялся найти в ряду вытянувшихся по стойке «смирно» сизых от инея моряков хотя бы одного такого по-настоящему дисциплинированного матроса и, не найдя, очевидно, разочарованно завершил:

— Вы же, разгильдяи, вечно особого приглашения ждёте…

Дальше командир вскользь коснулся вопроса семьи и школы. Он отметил, что школа, безусловно, вносит свой весомый