— Скоро вы придете в себя, Сара.

Она взяла его руку в свою, намыленную, и приложила к щеке.

— Не оставляйте меня… Джон.

— Не оставлю, Сара.

Она закрыла глаза, не отпуская его руки.

— Я вспомнила маму… пока… пока не постучал Викки… — Она вдруг замолчала, широко открыв глаза. — Перри не мог доставить эту записку и… и… — Она никак не могла сказать вслух про сердце Эммы. — Разве что он сбежал из больницы. Но ведь это невозможно, правда? Вы ведь не поэтому пришли сюда? Почему вы пришли, Джон?

Новый приступ паранойи захлестнул ее. Она резко отпихнула его руку.

— Зачем вы здесь? — закричала она.

— Я скажу вам потом. А пока отмокайте в душистой теплой воде и постарайтесь ни о чем не думать. Вам нечего бояться, Сара. Я останусь с вами. Вы будете в безопасности.

Аллегро зачерпнул в пригоршню немного воды и плеснул ей на плечи.

— Он так же делал.

Аллегро отпрянул и уставился на нее.

— Кто и что делал?

— Мой отец купал нас в детстве. Меня и Мелани. Он сажал нас обеих в большую ванну, мыл нас, плескал в нас водой. — Еще одно воспоминание из великого множества погребенных. Сара, словно вандал, разоряла могилу, только ей казалось, будто могила эта ее собственная. — Но однажды мы разыгрались, и я тоже плеснула в него водой, а он забыл снять часы. Это были очень дорогие золотые часы. Водопроницаемые. А я их испортила. Как он был зол. Вышвырнул меня из ванны. Я помню, как стояла на холодном кафельном полу, мокрая и дрожащая. Он даже не дал мне полотенце. Я как будто перестала для него существовать. После этого случая в ванне с отцом оставалась только Мелани.

— В ванне? С отцом? — эхом отозвался Аллегро.

— Что? — Она что же, оговорилась? Нет. Это правда. Отец принимал ванну вместе с ее сестрой. Мелани однажды призналась ей. «Это секрет, Сара. Смотри, никому не рассказывай, иначе папа так рассердится, что мигом отошлет тебя в исправительную школу». Она была слишком мала и еще не знала, что такое исправительная школа, но по интонации Мелани поняла, что это какое-то страшное место. И она всю жизнь молчала, храня тайну.

Аллегро заметил, что взгляд ее вновь зажегся бешенством.

— Ладно, забудем об этом. Все в порядке, Сара. Я, должно быть, не так понял.

— Не так поняли? — У нее вдруг закружилась голова. С какой стати она, голая, лежа в ванне, беседует с полураздетым мужчиной?

— Что с вашей одеждой? Почему вы разделись?

— Вы ее заблевали.

Она вспыхнула от смущения, инстинктивно прикрыв рот мокрой рукой.

— О Боже, как же я могла забыть? Вы уже вызвали санитаров, чтобы меня отвезли в психушку?

Он улыбнулся.

— Нет. А вы этого хотите?

Она вымученно улыбнулась в ответ.

— Нет. Впрочем, я согласна на некоторое уединение.

— Вы уверены, что придете в норму?

— Да. Худшее ведь уже позади, не так ли?

Аллегро кивнул головой, но не отважился посмотреть ей в глаза. Она еще не была готова к правде.

Он поднялся.

— Тут на двери висит ваша ночная сорочка. Вы хотите, чтобы я принес вам чистый халат?

— Боюсь, их уже не осталось, — сказала Сара, обращаясь как будто к себе самой. — Сорочка сойдет. Если вы покопаетесь в ящиках комода, наверняка отыщете майку и для себя.

— Спасибо. — Он собирался идти в спальню.

— Джон?

— Да?

— Вы ведь не уйдете? — Она слышала отчаяние в своем голосе, но сейчас это было не важно. Не важно было и то, что он узнает, как она испугана. Насколько уютнее она будет чувствовать себя рядом с ним.

Аллегро ободряюще улыбнулся.

— Нет, Сара. Я не уйду. Я буду рядом.

Он уже был возле самой двери, когда она опять окликнула его.

— Джон… там, на холодильнике, стоит новая бутылка виски.

Поколебавшись, он кивнул головой.

Когда дверь за ним закрылась, Сара задалась вопросом: был ли он пьян в тот вечер, когда, как говорят, избил свою жену?

Запах рвоты все еще витал в гостиной, хотя, как отметила Сара, Аллегро и убрался на совесть. И даже открыл окна, чтобы проветрить комнату.

Он сидел на диване, уперевшись локтями в колени, обхватив голову руками. Бутылка виски стояла на кофейном столике. На мгновение Саре показалось, что Аллегро уже опьянел.

— Где… оно? — спросила Сара, с опаской оглядев комнату, но так и не обнаружив следов последнего и самого ужасающего послания Ромео — ни оберточной бумаги, ни футляра, ни письма, ни красной бархатной коробочки с сердцем Эммы. Как здорово, если все это окажется лишь игрой ее воображения. Сейчас лучше быть сумасшедшей, чем в своем уме.

Аллегро встрепенулся, услышав ее голос, и обернулся к ней. В мешковатой розовой сорочке, доходившей до икр, она являла собой жалкое зрелище.

— Я все отправил с Поллоком в лабораторию. На экспертизу.

— С Поллоком?

— Да, это полицейский, дежуривший на улице:

Очередной горе-телохранитель.

— Как мог… Ромео… пройти мимо него?

Аллегро помрачнел.

— Поллок говорит, что с час назад услышал какой-то шум, доносившийся из-за угла, и пошел проверить, в чем дело. Оказалось, это какая-то глупая кошка. Перевернула крышку мусорного бака. Он прошелся взад-вперед по улице, чтобы убедиться, что все в порядке. Этих нескольких минут его отсутствия вполне хватило мерзавцу для того, чтобы проникнуть в дом, оставить свою посылку и убраться восвояси.

Сара живо представила себе кошку, скребущуюся в темноте к ней в окно. И бирку в форме сердечка на ошейнике. Видение мгновенно трансформировалось в омерзительное зрелище. Шея кошки вся в струпьях, кровь хлещет из открытой пасти животного. Капая прямо на золотое сердечко. Просачиваясь внутрь медальона. Заливая фотографии двух сестричек.

Аллегро заметил, как она побледнела. И потянулся к бутылке виски.

— Сядьте и выпейте.

Она была удивлена, увидев, что он отвинчивает колпачок. Выходит, он еще не пил.

Она покачала головой, но тем не менее подошла к дивану. Окинув Аллегро взглядом, она не смогла удержаться от смеха.

— Что такое?

— Майка. — На груди у Аллегро большими черными буквами было написано: «На Бога надейся, а сам не плошай».

— Да, — сказал он, постучав себя в грудь. — Пожалуй, в данной ситуации эта пословица весьма кстати.

Она присела рядом с ним.

— Мне ее подарил один из моих клиентов. Гектор Санчес. Он художник. Ослеп после автокатастрофы.