— Не совсем. Ты еще хотела рассказать мне, что у вас происходило с Дашей.

— Я не очень хочу об этом говорить. Теперь она не просто твоя бывшая девушка, она — родная мама Димы. Он не должен расти в атмосфере злости на нее.

— Для Димы сейчас ты ценнее любой абстрактной мамы. Я не собираюсь рассказывать ему всю правду о Даше. Была девушка, мы любили друг друга, потом девушка умерла и я не знал о ребенке. Женился на тебе, родилась Машка, ты нашла информацию о Диме и мы его забрали — все. Для него этого достаточно. А вот почему ты не хочешь рассказать мне, как она тебя изводила, я не понимаю.

— Ты знаешь? — Я вскидываю голову. — Откуда?

— Догадался. Это в ее стиле. Потом спросил у твоей подружки. Она отказалась рассказывать подробности, но намекнула, что ты боишься темноты из-за Даши. Почему? Что она сделала?

Мне все еще кажется, что это неправильно, рассказывать Вове о матери его сына то, что собираюсь рассказать. Но на самом деле я так устала в одиночку вспоминать то время!

— У нее был приятель, не как я поняла, знакомый по детдому, которого взяли в семью. Он учился в том же универе. Однажды после тренировки он затащил меня в раздевалку и пытался изнасиловать.

Даже в полумраке я вижу, как в глазах Никольского сверкает ярость, и сама ее пугаюсь.

— Получилось?

— Нет, я отбилась и сбежала. Не смогла себя заставить вернуться в универ, снова туда зайти. Узнала, что беременна и с облегчением осталась дома.

— Я его найду и вытрясу всю душу нахрен.

— Не надо! Забудь, забей… я не хочу, чтобы ты из-за меня снова ввязывался в какой-то конфликт. Это было давно и тот урод наверняка уже за что-нибудь сел, такие долго не могут. Не делай ничего, пожалуйста, просто побудь со мной. Мне легче, когда ты рядом, а не когда где-то далеко спасаешь мою честь.

— Почему мы друг другу ничего никогда не рассказывали?

— Потому что не любили друг друга.

— Странные.

— Угу. Володь…

— М-м-м?

— А дай еще кофе глотнуть.

— Неа.

— Ну, почему?!

Он улыбается, перебирая мои волосы.

— Потому что тебя люблю.

Владимир

Я захожу в дом и прислушиваюсь. Подозрительно тихо. Значит, дети ничего не громят, не занимаются опасными для жизни и здоровья делами. Даже странно, обычно еще в саду слышны вопли и топот. А сегодня удивительная тишина.

Захожу в гостиную и вижу Ксюху. Она сидит на диване, поджав ноги, грызет морковку и посмеивается над какой-то комедией. У ее ног, на ковре, раскидав во все стороны раскраски и карандаши, разлеглись дети. Они не видят меня, и некоторое время я наблюдаю за ними украдкой.

Это был не самый простой год. Димка и школа — отдельная песня, столько в кабинете директора я не сидел даже пока учился сам. Терпению Ксюши можно только позавидовать: она реагирует на очередное «В школу с родителями!» философски и стоически.

— Он не делает ничего страшного и незаконного. А если ты будешь ругаться, я спрошу у Бориса Васильевича, как себя вел ты, Никольский. И тогда посмотрим, кто победит.

Машка на следующий год уже готовится учиться. Бегает по дому с прописями, приставая ко всем и каждому с просьбой пописать их с ней. А недавно выпросила у Ксюши портфель и хранит его, как зеницу ока.

Я не знаю, как ей удалось, но дышать с каждым днем становится легче. Кошмары больше не часть ежедневного ритуала. В тот момент, когда я осознал, что сын жив, еще до того, как увидел результаты экспертизы, тиски, сжимавшие сердце, ослабли. Я не верю в мистику, в связь родителей с детьми, зато верю в интуицию и вспоминаю шесть лет с ужасом. Вот сейчас, пожалуй, все так, как должно быть. Я не стал рассказывать Ксюше о том, что узнал. Как Даша выяснила, что Дима жив, как шантажировала этим Соколова, как заставила его сменить ей документы и оплачивать все прихоти, как что-то в ней надломилось — и она в приступе очередного психоза бросилась искать ребенка.



Все это я выяснил после, когда расследовал появление Димы в интернате. Потом остановился, закрыл папку с файлами и стер нахрен раз и навсегда. Тех, кто заварил эту кашу, уже нет в живых. А я еще жив, и сын рядом, а жена и дочь почти простили за год ужаса, в который я их окунул.

Почти…

— Всем привет.

Знаете, какой самый охрененный звук на свете? Детский вопль:

— Па-а-па-а!

Машка кидается ко мне обниматься, а Дима уже куда более сдержан, нежели год назад. Теперь он считает себя старшим, моим другом и защитником Ксюхи и Машки.

— А что это? — Маша замечает в моих руках большую коробку.

— А это подарок.

Тут уже и Ксюха с интересом приподнимается на диване, и я не хочу медлить. Откидываю с верха коробки одеяло и достаю двух щенков. Маленьких, но таких шебутных! Я думал, они разнесут мне машину, пока вез домой.

— Вот. Маше, — выдаю ей щенка и, убедившись, что дочь держит его аккуратно и крепко, достаю второго, — Димка.

Сын смотрит большими глазами, будто не верит в то, что видит. Он грезил о собаке с самого первого дня у нас, у него целая стопка каких-то собачьих журналов в комнате.

— Дим? — Ксюша наклоняется к нему. — Ты что? Смотри, это щенок!

Она и сама едва не подпрыгивает от счастья. Сколько же лет они с Машкой просили собаку?

С помощью Ксюши Дима осторожно обнимает щенка, и тот сразу же принимается лезть к нему в лицо языком и радостно тявкать. Машка в восторге, Ксюха не может оторваться от Диминого песеля, а Димка прижимается к матери от накатившего счастья. И все они сейчас просто обожают меня, принесшего в дом два комочка радости. Я как батарейка, подпитываюсь от сети.

— А как их зовут? — Ксюша поднимает на меня взгляд.

Ни у кого, почему-то, нет сомнений, что животным в этом доме имена даю я.

Смотрю на щенков по очереди. Черный и коричневый… как бы вас назвать?

— Вот этого, — киваю на коричневого, — Чаёк. А того — Кофеёк.

Машка заливисто хохочет, имя ей приходится по вкусу.

— А мне собаку? — Ксюша делает вид, что обиделась.

— А тебе купим белого кота. И назовем Кефирчиком.

Я сажусь на диван, притягиваю жену к себе и целую в макушку. Чувствую вишневый запах и спотыкаюсь на полуслове, удивленно глядя на Ксюху.

— Ты вернулась к старым духам?

— Я просто нашла их, когда разбирала комод, и подумала, что тебе понравится.

— Вишня-я-а-а…

Я плавлюсь под ее взглядом и рукой, лежащей на груди. Только дети не дают мне унести ее в спальню и вспомнить, что целых восемь часов я был на работе и ее не видел.