Все эти конфликты были вызваны действиями трудовых дезертиров, «самовольщиков» и прогульщиков. Нарушение ими закона потребовало создания огромного бюрократического аппарата, состоящего из милиции, прокуратуры, гражданских и военных судов, которые тратили много времени, энергии и ресурсов на то, чтобы разыскивать их, судить, выносить им приговоры и назначать наказания. Эти усилия и расходы часто не оправдывались. Трудовое законодательство военных лет оказалось более репрессивным на бумаге, чем на деле. Целых 385 000 трудовых дезертиров, вероятно, отбыли срок в ГУЛАГе, но запугать всех наказанием не удалось[987]. Посреди хаоса трудовой мобилизации руководители предприятий не сообщали о дезертирах или не снабжали прокуроров достаточной информацией, а те, в свою очередь, не могли собрать сведения, необходимые для возбуждения дела. Военные трибуналы отклоняли множество дел за неимением документов или ввиду смягчающих обстоятельств либо были вынуждены проводить заочные суды. Обвинительные приговоры, сопровождавшиеся тюремным заключением, составляли лишь незначительную долю от числа уголовных дел, а оно, в свою очередь, – еще меньшую долю от числа бежавших. В 1943 году к реальному сроку приговорили только 29 % тех, о чьем побеге сообщили в прокуратуру, в 1944 году – всего 15,5 %. За эти два года лишь 21 % всех зарегистрированных беглецов действительно отбывал наказание[988]. Если эпопея с трудовой мобилизацией продемонстрировала ограниченность способности государства контролировать труд в военное время, то бесплодное преследование дезертиров можно назвать апофеозом этой эпопеи. Рабочие, движимые голодом, семейными обстоятельствами, тяжелыми условиями, а к концу войны и возрастающим желанием вернуться домой, массово нарушали суровое трудовое законодательство. После нескольких лет лишений и терпеливого подчинения военной дисциплине они тщательно взвешивали риск возвращения. Однако уход с работы вовсе не означал нежелания помогать фронту. Подавляющее большинство беглецов быстро находили работу в промышленности или сельском хозяйстве в родных местах и продолжали вносить свой вклад в дело войны. Репрессивные меры играли на удивление незначительную роль в готовности советских рабочих идти на столь тяжелые жертвы и прилагать столько усилий к победе.

Глава 8

Здравоохранение

Теперь я поняла, какую я сделала ошибку, что поехала в этот ад. Здесь сильный голод и в день выносят из завода по 18–19 гробов. Здесь бывают сильные ветры и холода, я хожу в рваных чулках, ноги всегда мокрые, а ходить далеко – через весь город.

Мария Печенеговская, комсомолка, мобилизованная на металлургический завод в Златоусте[989]

Война обернулась затянувшимся ростом уровня смертности среди гражданского населения СССР. Скопление миллионов беженцев и эвакуированных на переполненных железнодорожных станциях и в битком набитых вагонах без всяких удобств, чистой воды и медицинской помощи создавало опасные условия для вспышек и распространения эпидемий. Повсеместный голод и недостаток питания страшно подорвали здоровье людей всех возрастов. На оборонном производстве рабочие контактировали с новыми, ядовитыми веществами, а соседство разных предприятий в одном плохо оснащенном здании ставило безопасность рабочих под серьезную угрозу. Война потребовала от системы здравоохранения беспрецедентных усилий, поставив перед ней чрезвычайно сложные задачи: контроль над распространением эпидемий, противостояние детской смертности и алиментарной дистрофии, поддержание здоровья рабочих на предприятиях. Вместе с тем органы здравоохранения и медицинский персонал были лишены почти всего, что требовалось для постановки диагноза и лечения больных, раненых и умирающих от голода. Потребности обыкновенных людей в тылу были подчинены нуждам солдат, сражающихся на фронте.

Врачи, медсестры и работники системы здравоохранения столкнулись с угрозой огромного масштаба, какой здоровье людей не подвергалось со времен Гражданской войны 1918–1920 годов. Бо́льшую часть медиков вскоре призвали в армию, оставив в тылу лишь «костяк» для противостояния все более тяжелому положению. Елена Скрябина, в начале 1942 года эвакуировавшаяся из Ленинграда с двумя детьми и пожилой матерью, рассказывала, что весь их маршрут был усеян грязью и человеческими экскрементами:

На станциях и железнодорожных путях особенно грязно. Теплушки с эвакуированными едут одна за другой; разумеется, уборных в таких поездах нет, и все происходит в дороге между вагонами, а убирать некому[990].

Однако, в отличие от Первой мировой и Гражданской войн, когда в России бушевали эпидемии холеры, брюшного и сыпного тифа, шедшие по следам беженцев, работникам системы здравоохранения удалось сдержать самые страшные вспышки заболеваний, переносимых вшами или передающихся через воду[991]. Несмотря на нехватку персонала, медицинские учреждения и медики изо всех сил старались обеспечить хотя бы базовую дезинфекцию, которая для миллионов была вопросом жизни и смерти.

Хуже всего переносили эвакуацию маленькие дети. Убивала их в первую очередь эпидемия кори, распространявшаяся с запада на восток вдоль железных дорог, по которым пролегали маршруты эвакуации[992]. Еще больше детей умерло от голода, диареи и воспаления легких, начавшегося в пути или вскоре после прибытия в пункт назначения. Вот как Мэри Ледер, молодая американская коммунистка, эвакуированная из Москвы в Энгельс, рассказывала о гибели своей грудной дочери:

Случилась беда. В конце января она заболела воспалением легких. Ее забрали в больницу, я сидела с ней день и ночь, и она начала было поправляться. Но 12 февраля ей стало трудно дышать. Я разглядела симптомы крупа… С ребенком на руках я пешком ходила по больницам… Места не было – все больницы были переполнены ранеными. В конце концов под вечер нас все-таки приняли в одном госпитале, и врач сделал необходимый надрез. Но было уже поздно. Через четыре дня, 16 февраля, моя дочь перестала дышать. Ей было семь месяцев и пятнадцать дней. В свидетельстве о смерти указано, что она умерла от дифтерийного крупа. Но она такая же жертва войны, как любой павший на поле боя[993].

Вопреки серьезным опасениям и невзирая на крайнюю тесноту, несоблюдение правил гигиены и антисанитарные условия, окончание эвакуации не сопровождалось новыми эпидемиями. Санитарным врачам, работавшим в Государственной санитарной инспекции, и другим представителям системы здравоохранения удалось добиться строгого контроля – они извлекли уроки из опыта эвакуации и переселения. Но как раз когда смертность, связанная с массовыми перемещениями населения с запада на восток, начала снижаться, подступила новая опасность – голод и недоедание. Смертность от голода начала расти еще в 1942 году, но в 1943 и 1944 годах истощение и туберкулез – болезнь, крайне чувствительная к недостатку питания, – стали главными причинами смертности среди взрослого населения. Более того, на каждого, прямой или косвенной причиной чьей смерти стал голод, приходилось множество людей с серьезными недугами, пусть они и остались в живых. Дистрофия и голод обостряли хронические заболевания, такие как туберкулез или болезни сердца.