– Я запрещаю тебе повторять ее! – вмешался Ив.

– …русалки.

– Она совершенно непристойная, месье, – уточнил Лоррен, – о том, как северные разбойники-викинги совокупляются с морскими тварями.

– И каковы же будут ощущения? Холодно, да и придется вымазаться в слизи? – Месье преувеличенно содрогнулся. – Я бы предпочел… Но, мой милый, ты знаешь, что я предпочитаю.

– В этой истории повествовалось не о совокуплениях с морскими тварями, а об убийствах, насилии и предательстве.

– Разумеется, месье де Кретьен, вы совершенно правы, – поддакнул Лоррен и продолжал, обращаясь к Мари-Жозеф: – Рассказ тем более возбуждает, что исходит из ваших прелестных уст. Подумать только, варвары, насилующие горгулий…

– Сударь! – Щеки мадам де Ментенон покрылись румянцем негодования, став единственным ярким пятном в ее облике. – Вы забываете, в чьем присутствии находитесь!

Любопытство на лице его святейшества сменилось выражением оскорбленной добродетели.

– Мадемуазель де ла Круа, – промолвил король, – вы можете учить морскую тварь фокусам, если это доставляет вам удовольствие, но не тешьте себя иллюзиями, будто имеете дело с человеком. Ваша мать никогда бы не стала выдумывать столь отвратительные истории.

Воцарилось молчание. Месье перестал ухмыляться.

– Ваше величество…

И тут ее перебил Лоррен:

– Она полагает, что ваше величество намерены стать каннибалом.

– И выбирайте выражения!

– Я никогда не утверждала ничего подобного, сир! – в ужасе воскликнула Мари-Жозеф. Она хотела лишь защитить его величество от подобных обвинений. – Никогда!

– Простите мою сестру, – вставил Ив. – Это говорит ее болезнь, она еще не поправилась…

Однако Мари-Жозеф продолжала с настойчивостью, подогреваемой лихорадкой:

– Пожалуйста, ваше величество, пощадите ее! Она – женщина, наделенная душой, как вы и я. Убив ее, вы совершите смертный грех.

– Я готов выслушать мнение о смертном грехе его святейшества, – сказал король, – я даже готов выслушать взгляды на смертный грех вашего брата. Но меня едва ли заинтересует ваше мнение.

– Вы называете его величество убийцей? – прошелестел, точно шелк, голос Лоррена.

– Зарезать тварь не означает совершить убийство или нарушить заповедь Господню. Господь дозволил человеку владычествовать над рыбами, птицами и скотом по своему усмотрению. Вам не стоит утруждать свой ум философией морали, мадемуазель де ла Круа. Это слишком утомительно для женщин. – Он пренебрежительно махнул рукой. – Можете баловаться натурфилософией, а еще лучше – займитесь кулинарией!

– Но натурфилософия доказала, что русалка – разумная женщина! – крикнула Мари-Жозеф.

Людовик покачал головой:

– А ведь доктор Фагон уверял меня, будто исцелил вас от истерии.

И тут Мари-Жозеф вздрогнула от неожиданности: граф Люсьен сжал ее запястье, призывая замолчать.

– Ваше величество! – обратился он к монарху.

И мадам де Ментенон, и папа Иннокентий подчеркнуто не замечали его, но его величество откликнулся, не скрывая своего любопытства:

– И что же вы посоветуете, месье де Кретьен?

– Ваше величество, а что, если мадемуазель де ла Круа права?

– Что за нелепость! – возразил Иннокентий.

– Она ведь уже доказала, что морская тварь ее понимает.

– Верно, – согласился его величество. – Однако я убежден, что ее кот тоже ее понимает. И что же, мне теперь назначить месье Геркулеса на придворную должность?

Придворные сдержанно похихикали, услышав шутку.

– Вам посчастливилось жить в наши дни. – Папа Иннокентий глядел на Мари-Жозеф с тревогой и подозрением. – В прошлом женщине, понимающей язык животных, демонов, грозила смерть на костре.

Придворные мгновенно смолкли и замерли. Ив побледнел.

– Ваше святейшество, моя сестра превратила русалку в подобие домашнего питомца, вроде щенка или котенка. Она не понимает…

– Успокойтесь, сын мой, – сказал Иннокентий Иву. – Я вовсе не утверждаю, что ваша сестра одержима нечистыми духами. Я лишь подозреваю, что она могла утратить рассудок, если принимает неразумных тварей за людей.

– Подобно тому, как Церковь принимала тварей за демонов, – произнес граф Люсьен.

Иннокентий злобно воззрился на него:

– Они и в самом деле были одержимы демонами, какие могут быть сомнения! Инквизиция спасла нас от сатанинских козней!

– Если взгляды на их природу уже однажды изменились, то почему бы им не измениться снова? – сказал граф Люсьен, обращаясь к королю. – Остается проверить, точно ли русалка говорит на человеческом языке, а значит, не может считаться тварью. Наступил век науки. Если я правильно понял отца де ла Круа – если нет, полагаю, он меня поправит, – наука нуждается в доказательствах. Позволим же мадемуазель де ла Круа доказать свою гипотезу.

Его величество перевел взор на лицо графа Люсьена. И наконец, совершенно безучастно, вымолвил:

– Что ж, согласен.

Мари-Жозеф вступила в русалочью темницу и на мгновение замерла, борясь с приступом головокружения. Вода в бассейне помутнела. Мари-Жозеф села на дощатый помост, чтобы не потерять равновесия и не упасть. Руку у нее нарывало.

Она шепотом позвала русалку по имени. «Я расскажу о тебе его величеству, он обещал меня выслушать. А ты должна поведать ему историю, какую я никогда бы не смогла выдумать. Такую, чтобы растрогала его. Привлекла его на нашу сторону».

Русалка зарычала, демонстрируя свое презрение к королю. Она заявила, что готова драться с беззубым, чтобы обрести свободу. Если земная женщина сбросит его в бассейн, русалка своим пением заставит его сердце остановиться, а внутренности растаять как лед.

– Не говори так! Вдруг кто-то еще научится тебя понимать и подслушает?

Русалка подплыла к ней. Ее песнь, пропетая шепотом, переносила в мир одиночества и отчаяния. Вокруг ее пути медленно распространялась рябь. Мари-Жозеф опустила руку в воду, надеясь, что прохлада утишит боль. Круги, разошедшиеся по воде от ее движения, встретились с теми, что создала своим плаванием русалка; их игра на миг очаровала ее, заставив забыть о страданиях.

Русалка схватила Мари-Жозеф за распухшую руку. Ноздри у нее раздулись. Мари-Жозеф ахнула; боль от прикосновения вернула ее из горячечного бреда в реальность.

– Пожалуйста, отпусти, мне больно!

Но русалка не хотела ее отпускать. Глаза ее засветились, отливая темным золотом. Она обнюхала и облизала распухшую кисть Мари-Жозеф. Следуя по дорожке воспаленных пурпурных надрезов, она закатала рукав охотничьего платья Мари-Жозеф, обнажив повязку. Она тихонько запела, выражая беспокойство, но потом сменила тональность, пытаясь вселить в Мари-Жозеф уверенность, что все будет хорошо. Она покусала повязку; длинными пальцами, снабженными острыми когтями и плавательными перепонками, развязала окровавленный холст. Промокший, он легко отстал от тела. Ее глазам открылась воспаленная рана.