Русалка покачивалась на волнах возле статуи Аполлона. Завидев посетителей, она фыркнула, раздув витые полости на лице.

Она нырнула, скрылась из глаз, через мгновение вновь взлетела над водной гладью, закружившись в мощном сальто, и вошла в воду плашмя, вытянувшись во весь рост и подняв гигантский фонтан брызг. Папа Иннокентий отпрянул так быстро, что потерял равновесие и чуть было не упал, если бы Ив не поддержал его под локоть. Его величество не шелохнулся, хотя капли воды покрыли его платье словно крошечные жемчужины.

Русалка пропела мелодичную трель, фыркнула, выплюнула воду и пропала.

– Дурно воспитанная тварь, – процедил Иннокентий.

– Она сказала…

– Тише! – остановил ее Ив.

– Не перебивайте сестру, отец де ла Круа. Так что же сказала морская тварь?

– Морская женщина сказала: «Белесый безобразен, он похож на угря». Прошу прощения, ваше святейшество, но мы представляемся морским людям ужасно некрасивыми, потому что у нас гладкие лица.

– Лишь ваша невинность может служить извинением вашей дерзости, – наставительно произнес Людовик.

– Невинность – не оправдание подобного высокомерия, – вставил папа.

– Ни я, ни русалка не хотели никого оскорбить, ваше святейшество.

– Вот как?

– Я говорю от ее имени. Ее зовут…

Она пропела имя русалки. Его величество выслушал, полузакрыв глаза. Мари-Жозеф отчаянно желала, чтобы он освободился от предрассудков и узрел то, что она смогла услышать.

– Она не знает наших обычаев.

– А вы знаете, мадемуазель де ла Круа?

– Наши обычаи, – произнес папа Иннокентий, – позволяют нам вкушать плоть русалок. Господь создал морских тварей, а равно рыб, и птиц небесных, и весь скот на потребу человеку, подобно тому как создал женщину, дабы она подчинялась мужчине. С нетерпением жду, когда смогу попробовать мясо русалки.

– А я подожду, что скажет русалка, – что скажет мадемуазель де ла Круа.

Боясь зарыдать от облегчения, Мари-Жозеф упала перед королем на колени, взяла его за руку и поцеловала ее.

– Благодарю вас, ваше величество.

Он отнял у нее руку, но слегка погладил по волосам, потом вышел из клетки и вернулся в свое кресло, а папа Иннокентий занял место справа от него.

«Вот если бы я убедила русалку быть осмотрительнее и выражаться вежливее, – подумала Мари-Жозеф. – Нет, тогда бы я запуталась во лжи. К тому же она стала бы меня поправлять».

Русалка подождала. Держась на вспененных волнах возле самого помоста, она взбивала воду раздвоенным хвостом до тех пор, пока та почти не вскипела. Потом она всползла по ступенькам и, обнаженная, уязвимая, громко зарычав, устроилась на бордюре фонтана.

Мари-Жозеф нагнулась и поцеловала ее в бугристый лоб. Русалка схватила ее за руку и уткнулась лицом в ее ладонь, обнюхивая ее кожу, притрагиваясь к ней языком, словно грубо и преступно пародируя поцелуй, который Мари-Жозеф благоговейно напечатлела на руке его величества. Как и Людовик, Мари-Жозеф отняла руку, открыла ящик для живописных принадлежностей и достала чистый лист.

Русалка издала яростный вопль, нахлынувший на Мари-Жозеф, словно приливная волна.

– Пожалуйста, русалка, не надо, умоляю! – прошептала Мари-Жозеф. – Вдруг это твой последний шанс, поведай им прекрасную историю, расскажи о морских созданиях, о великих бурях, об Атлантиде…

Русалка пробормотала «да», обещая ей чудесное повествование, необычайную, прекрасную историю, при условии, что Мари-Жозеф будет переводить.

Не сводя глаз с его величества, Мари-Жозеф попыталась претворить создаваемые сознанием русалки образы в слова.

– За что вы убили моего возлюбленного и рассекли его тело?

Ив побледнел, несмотря на загар, так, что кожа его обрела серый оттенок.

– Если вы хотели увидеть, что у него внутри, вам достаточно было дотронуться до него голосом.

Рисунок возник под пальцами Мари-Жозеф, словно русалка выжгла его на бумаге. Вот живой, наслаждающийся каждым мигом бытия водяной ныряет на дно морское, а внутри его тела ясно, отчетливо видны кости и органы.

– За что вы убили моего дорогого возлюбленного, с которым меня соединяло…

Онемев от смущения, Мари-Жозеф тщилась подобрать какой-то перифраз сказанного русалкой, который не оскорбил бы слуха короля…

– …блаженство плотской любви?

Перед Мари-Жозеф предстало изувеченное тело водяного, медленно опускающееся в мрачные морские глубины. Русалка плыла рядом с ним, оплакивая его, а ее соленые слезы стекали в соленую воду.

– Вы лишили его не только жизни, – произнесла Мари-Жозеф, – но и достойного погребения.

Русалка погружалась в глубину рядом с телом своего возлюбленного, сплетая пряди волос, живых и мертвых, темно-зеленых со светло-зелеными.

– Убив его, вы должны были вывезти его тело в открытое море и там захоронить с почестями.

Она опускалась все глубже и глубже в морскую бездну, провожая в последний путь тело возлюбленного. Слезы затуманили взор Мари-Жозеф и закапали на рисунок, однако образы, создаваемые песней русалки, не утратили четкости и ясности. Мари-Жозеф боялась, что русалка хочет покончить с собой.

Тело водяного погрузилось во тьму, озаряемую кружащимся, сияющим водоворотом. Светящиеся создания выделялись на фоне мрака, точно созвездия – на ночном небе. Ножом, выточенным из раковины, русалка отрезала прядь волос возлюбленного, а сейчас, в фонтане, в задумчивости перебирала ее пальцами, светло-зеленую на фоне темно-зеленых.

– Он дал мне на память безделушку, блестящий камешек, чтобы я носила его в волосах. Я хотела захоронить этот блестящий камешек вместе с ним.

Песнь русалки постепенно смолкала; образ мертвого водяного, погружающегося во тьму, что царит ниже крошечных живых фонариков и сияющих живых лент, постепенно тускнел и наконец исчез. Образы поблекли и растворились в пустоте. Склонив голову, Мари-Жозеф отерла слезы рукавом. Перед ее взором снова предстал реальный мир.

Сердце у нее замерло, когда она поняла, что его величество хмурится, его святейшество глядит с самым свирепым видом, Ив вот-вот лишится чувств, а придворные в ужасе перешептываются. Однако слушатели-простолюдины вздыхали, а некоторые даже прослезились от жалости. Граф Люсьен за спиной его величества устремил взгляд на пол. Локоны парика скрывали его лицо.

– Это все, – прошептала Мари-Жозеф.

– Языческий обряд, – проронил его святейшество. – Вы услышали о таких нечестивых церемониях от дикарей, мадемуазель де ла Круа?

Его величество поднялся с кресла:

– Неужели морская тварь не хочет оставить себе блестящий камешек на память о водяном?

Лоррен засмеялся шутке его величества, наслаждаясь тревогой Мари-Жозеф. Месье чуть слышно усмехнулся, но вся эта история явно не столько развеселила, сколько опечалила его.