требует всего или ничего, её можно или победить, или всецело ей подчиниться, – отдайте ей не только ваше тело, но и все ваши чувства, мысли, желания, надежды, радость; вам не спрятать всё равно от неё никаких контрабандных «свобод» и «самопожертвований» – она всё найдёт, всё задушит.

Вы прямо перед лицом этой смерти должны сказать: мы твои рабы, ибо всё в нас тленно, – мы живём только для тебя, ибо в нас нет ничего, кроме материи. Так возьми же нас, познавших эту высшую мудрость смерти. Мы знаем теперь, что нет на свете свободы, всё движется по железным законам необходимости, нет хорошего и дурного, всё одинаково позволено и одинаково ненужно; нет ничего должного, потому что всё одинаково неизбежно, не нужно любить, потому что безумная материя недостойна любви, бессмысленно жертвовать собой для счастья грядущих поколений, ибо грядущие поколения так же не нужны, так же сгниют, как и наше!

О, я уверен, если вы почувствуете всю неизбежность таких слов для всякого захотевшего сделаться рабом смерти, вы с ужасом броситесь прочь – туда, где истинный источник радости и жизни605.

Если вы почувствуете, что потребует от вас смерть, когда вы провозгласите её непобедимой владыкой, раз вы уверуете, что она уничтожит в конце концов всё, что она не побеждена, что нет жизни за гробом, – в вас поднимется в страшном возмущении вся сила бессмертной вашей души против этих незаконных посягательств смерти, и станет вам ясно, что живое, свободное ваше «я» не умрёт!

Но в таком случае не всё ли равно, какую теорию ни исповедывать, скажете вы, – жизнь свои права берёт, от практической работы наша теория не отрывает, наоборот даже, – так не всё ли равно, веровать в бессмертие или нет, есть ли в человеке душа или ничего в нём нет, кроме «комбинации атомов»? Зачем копаться в этих трудных и неразрешимых вопросах, когда жизнь всё равно, как ни решай их, идёт сама по себе? Зачем вырабатывать миросозерцание?

Руководители ваши инстинктом чувствуют – зачем, оттого так враждебно и с такой сектантской нетерпимостью относятся они ко всякой чуждой им теории. Вся та вражда, которая существует между отдельными социалистическими учениями, есть не столько вражда практических разногласий, сколько противоположностей мировоззрений. В эти принципиальные споры вкладывается больше всего упрямства, ожесточения и вражды. На первый взгляд кажется странным, что люди, с такой пренебрежительностью относящиеся к теории, могут вкладывать столько душевных сил в споры, казалось бы, совершенно отвлечённые и оторванные от жизни.

Но на самом деле это не так. Социал-демократы, ревниво оберегая рабочих от интеллигентской буржуазной психологии, т. е. от самых жизненных и неизбежных вопросов, которые рано или поздно придётся решать всему человечеству, инстинктом чувствуют, что в этих вопросах заключается смертный приговор той жизни, которая стоит за материалистической теорией. Они чувствуют, что, разрушьте это миросозерцание, и вся жизнь этого человека станет иной.

Сознание человека – могущественное начало в жизни. И сковать это сознание рабством, ограничить мёртвой материалистической теорией – значит отдать и душу в то же рабство смерти.

Душа не умрёт, но в тесных рамках, в тёмной тюрьме, где нет ни воздуха, ни света, она зачахнет, изуродуется, обессилит.

Материализм очень понятен, очень доступен, с точки зрения его так удобно отбрасывать трудные вопросы для ума и упразднять сложные задачи для духа, – но в этой заманчивой клетке так тесно, так холодно, что человек не может расти, железные прутья больно врезаются ему в грудь, и яркие краски лица становятся восковым цветом покойника. Теория, отрицающая свободу воли, уничтожающая грань между должным и недолжным, хорошим и дурным, не может убить всей жизни, но она сжимает тисками дух человеческий, не даёт ему постигнуть тот простор, который заключён в моральной и волевой сфере.

Нагромождение той лжи, которая заключена в материализме, давит сознание, а оно, в свою очередь, давит душу и жизнь. И пусть на это не возражают, что среди материалистов есть люди одухотворённые, с ярко выраженным моральным чувством, с сильным характером и волей. Да, есть отдельные люди, которые так богаты всем этим от природы, что никакие теории не могут вытравить этого из их души. Но никто не знает, какой высоты достигли бы даже эти отдельные люди, если бы сознание не мешало им, если бы они могли расправить свои широкие крылья и свободно взмахнуть ими!

Но, говоря о разрушительной работе, говоря о том опустошении, которое производит в душе ложная теория, я говорил не об отдельных счастливцах, а об массе.

Если бы материалистическая теория вполне могла овладеть сознанием массы, мало-помалу она привела бы всё человечество к полному духовному и моральному вырождению. Нельзя привить народному сознанию идею, что всё подчинено закону необходимости, что воля человеческая не свободна, что он автомат, что всякое его желание и действие, как неизбежные, лишены моральной оценки. Нельзя привить всё это народу и думать, что через несколько поколений прививка не даст достойные плоды. Нельзя так искушать жизнь, нельзя думать, что, сколько бы ни отравлялась душа мёртвыми идеями, она никогда не подвергнется разложению.

Всякому близко стоявшему к так называемой партийной работе, где более всего культивируется теория материализма, где сознание из поколения в поколение отравлялось этим гипнозом, – всякому теперь ясно, что в партиях наблюдается упадок морального чувства, разложение духовное. Лучшие работники, сохранившие свежесть и жизненность духа, задыхаются в этой атмосфере разложения, которая там наблюдается, и смутно предчувствуют, что должно произойти что-то в недалёком будущем, что бы могло воскресить умирающие души.

И вот, по моему глубочайшему убеждению, первое и неотложное, что должно произойти здесь, это освобождение сознания от того рабства, в которое оно отдано уже многие десятки лет.

Дух человеческий должен сбросить с себя прочь все узкие догмы наивного материализма, должен свободно вздохнуть, дать простор всем силам, заключённым в человеческой душе, смело взглянуть туда, куда ему запрещено смотреть под страхом осмеянья. Дух человеческий должен начать новую жизнь. Со всех сторон раздвинутся пред ним долго душившие его стены духовной тюрьмы, он узрит Бога, он почувствует себя не только гражданином земли, но и «гражданином неба»606. Он поймёт, как узка, мертва, ненужна, бессмысленна была его жизнь, – он поймёт, что не знал главного, не знал смысла жизни своей и мира. Он почувствует, что жил только своей жизнью, что был отгорожен от всех и задыхался там; он почувствует себя соединённо со всеми людьми, жившими тысячи лет назад, и со всеми, которые будут жить некогда, почувствует себя живущим общей жизнью с природой, с людьми,