защитить… кого? Почему их жизни ценнее? – Он оборвал сам себя и с минуту работал молча, потом снова заговорил: тишины этой не выдержал, что ли?.. – Ты сказал тому мальчику, что он ничего обо мне не знает… А мы, что мы знаем о нем? О них обо всех?.. Не мне и не тебе судить этих людей, пусть боги судят. Оставь им наконец это право!

Арко дернулся, пытаясь высвободить руку, но зашипел от боли и замер. Посмотрел на собеседника огромными отчаянными глазами. Наверно, он искал понимания, хотел что-то доказать, объяснить – не то Сольгре, не то самому себе. Хотел и не мог. Вместо этого с его губ сорвалось совсем другое.

– Богам, значит?.. – сипло выдохнул он. – Так что же ты не оставил им это право там, под Асавелем?! Почему приговорил к смерти несколько сотен регентовских солдат, оценив их жизни дешевле пяти десятков жизней наших магов?! Если это дело богов, то дал бы умереть и мне, и отцу! Где тогда была твоя философия, Теан?!

Сольгре осторожно затянул последний узел повязки и поднялся на ноги.

Эх, малыш, как же тебе должно быть плохо самому, если ты вот так – наотмашь, по самому больному?.. Ты же не хочешь мне зла, не хочешь уязвить, так что же ты об этом?..

Как отчетливо все это отпечаталось в памяти, в душу въелось!.. Гладь огромного озера и скользкая от крови трава. Лицо Рене, исковерканное виной и бурыми потеками. Граф был одним из последних, кто еще мог удерживать обличие и сопротивляться наступающим шеренгам солдат Сэйграна Ивьена. Когда подоспел Сольгре, тот стоял на пути у целой армии, тщетно пытаясь не подпустить черно-серебряных к умирающему сыну…

Прав ли был Сольгре, что вмешался? Он не знал этого, до сих пор не знал. Он не пытался быть правым. Бывший странствующий не искал тогда справедливости – лишь эгоистично стремился защитить тех, кого любил. Арко, Рене, Таялу… Ее он спасти не успел: когда Сольгре достиг Асавельской долины, волшебница уже была мертва. Он никогда не забудет ее остекленевших глаз, в которых навсегда застыло понимание. Как он виноват перед ней! Перед ней и перед собой.

Все, что связывало их, – пара коротких встреч, вечер у маленького костерка и несколько слов, слетевших с губ помимо воли… Простых слов, которые навсегда то ли связали их вместе, то ли, напротив – разделили. Горсть земляники на двоих, терпкий отголосок сигвальдского вина, перебор струн под ее пальцами… Да еще бесконечно долгие годы памяти.

Сольгре не посмел принять ее любовь – не оттого, что сам не испытывал чувств к этой женщине, просто ничего он не мог ей дать: в те годы маг еще странствовал. Он был почти на двадцать лет старше Таялы, пожалел ее юности, не пожелал отнимать ее красоту и свободу. Думал, что она не понимает… Дурак. Все она понимала, и куда лучше него самого. Сольгре считал, что впереди у Таялы новая любовь, впереди счастливая старость с человеком, что сможет быть рядом…

А она не дожила – ни до любви, ни до старости.

Асавель слепил глаза кровавыми пролысинами в нежной весенней зелени, оглушал ревом пламени и металла. Был ли прав Сольгре Сигвальд, когда прикрывал отступление остатков армии восстания, когда вытаскивал умирающего Арко? Возможно. Был ли он прав, заставив спасаться Рене? Нет, не был, и это волшебник знал наверняка. Впрочем, еще он знал, что, если б и можно было развернуть время вспять и снова вернуться в тот день, он все равно не смог бы поступить по-другому.

– Тебе лучше поспать, – тихо сказал Сольгре, выныривая из накативших воспоминаний. – Скоро рассветет, нужно будет похоронить этих людей.

Погребение займет много времени, которого у них нет, но законы дороги непреложны. Арко кивнул, опуская глаза. Остывал…

– Теан, я… я не хотел этого говорить, я не знаю, что…

– Ничего, это бывает. Ты устал, – рассеянно ответил волшебник, на ходу вытаскивая курительную трубку. Двинулся к лошадям – те волновались, всхрапывали, чуя запах смерти.

Он сделал несколько шагов и замер, всей душой ощутив, как с новой силой взволновалась, вспенилась кругом магия. Дрогнуло пространство. Сольгре пошатнулся и схватился за сердце; ночной лес выцвел, а потом вовсе растаял, уступив место черному провалу, в самом центре которого волшебник различил человеческий силуэт. Он не мог видеть лица, он только чувствовал, как душу этого человека, – впрочем, человека ли? – находившегося, наверно, за сотни аттов отсюда, выворачивает от боли и собственной неподъемной мощи. На разрыв, на излом… С такой болью, с таким отчаянием и яростью невозможно ни жить, ни оставаться человеком. А при такой магической силе – огромной, всеобъемлющей, такой, от которой трещит по швам ткань бытия, – едва ли можно найти сочетание опасней.

Сольгре еще успел подумать, что если этот маг, чья душа сейчас корчится и бьется, Эйверик Феникс, то прав был Отступник: континенту не выстоять. И прав был покойный Сивер, взяв с Сольгре ту страшную клятву.

Где-то на грани слышимости звучал испуганный, исполненный непонимания голос, повторявший его имя…

– Теан?! Ты ранен? Что с тобой?! Теан, пожалуйста! Сольгре!

Он хотел бы ответить, но не мог: поляна у дороги и потухший костер остались бесконечно далеко, а сам он теперь был здесь, в абсолютной, непроглядной бездне.

Изломанная фигура вдалеке полыхнула огненным контуром. Ткань мироздания дрогнула в последний раз, натянулась, как поднятый на ветру стяг, и лопнула. А из провала хлынуло что-то огромное, чуждое этому миру…

И стало совсем темно.

Рик Жаворонок. Эверран, столица

Все, что Рик успел, прежде чем память и магия вцепились в глотку, – это сделать несколько шагов и толкнуть дверь храма, которую по традиции не запирали никогда. Как он ввалился внутрь, Жаворонок уже не запомнил. С телом что-то творилось, огонь то окутывал пальцы, то снова исчезал, и ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы кто-то его увидел. Впрочем, эта мысль – проклятье, да любые хоть сколь-нибудь связные мысли! – звучала все тише и глуше. Преступник почти уже не замечал огненных вспышек между пальцами и почти перестал придавать им какое-то значение. Гораздо страшнее было другое…

Больше не имена, услышанные от подпивших приверженцев старой империи, не картинки со страниц старого дневника – люди, живые люди.

Пока – живые.

Женщина с длинными волосами холодного, как начищенный металл, оттенка… Высокая, прямая, она мнет в пальцах край гербовой накидки, тщетно стараясь скрыть свой страх. Королева Айота Аритен. Мама.

Она пытается улыбаться, только они с Галлором,