конечно, чувствуют, что вокруг происходит что-то плохое. Чувствуют, хоть и не понимают толком, почему они вчетвером оказались заперты в тронном зале, почему Иларит – серьезная, строгая еще более обычного – смотрит в окно и тихо говорит матери:

– Через проход не уйдем: на выходе солдаты. Пронюхали же откуда-то… Скоты.

Рик жмется к рыжему подолу маминого платья, ее волосы щекочут лицо.

– Все хорошо, – едва ли она сама верит себе, но Рик – верит. Просто ему очень этого хочется. Что бы ни происходило – мама сказала, что все будет хорошо, а значит, по-другому не может быть.

Он думал так до самого конца, пока парадная дверь не грохнула об пол, подняв облако мелких щепок. Он и потом все никак не мог поверить… Стоял неподвижно и ничего не понимал – то ли мешали грохот и слепящие вспышки пламени, слетавшие с пальцев Иларит, то ли просто отказывал рассудок. Будто в бреду смотрел, как срываются в свой короткий полет стрелы, как падают люди в черной форме. Слышал последний крик сестры и шепот матери, читавший молитву.

– Стойте! Остановитесь, хватит! Так нельзя! – голос принадлежал не ему, не Рику, как он предполагал раньше. Это невесть откуда взявшийся белоголовый мальчишка в черной куртке, расшитой серебром. Враг. Рик тогда не мог понять, чего он добивается, бросаясь под ноги солдатам. Его отшвыривают прочь, а потом падает мама.

Все это не по-настоящему, не с Жаворонком. Сон, а может, просто отрывок легенды – страшной, из тех, что родители не разрешали читать, но они с Паллором все равно читали – по слогам, сбиваясь и в тайне друг от друга боясь чудовищ с шершавых истертых страниц…

Ослепительная вспышка, и его брат превращается в горящий факел, через секунду там, где он стоял, не разглядеть даже пепла. В зале становится почти темно.

Рик делает несколько нетвердых шагов к матери, расплескавшиеся по плитам волосы сейчас кажутся совсем белыми и закрывают лицо. Он отворачивается от арбалетчиков и, нагнувшись, дергает ее за рукав. Под пальцами мокрое и горячее…

И только теперь в голове что-то щелкает.

Не сон и не бред – реальность. Непоправимая и окончательная. Их больше не будет, они мертвы.

Принц Аритен замирает, вскидывает перекошенное лицо, смотрит на уставившиеся в его сторону арбалеты. Ему уже не важно, что будет дальше, пускай стреляют. Только солдат, стоявший ближе всех, вдруг делает несколько мелких шагов назад, опускает оружие…

Рик не понял, как это произошло, просто в груди стало очень горячо, а потом все вокруг обернулось пламенем. Или нет, это он обернулся… Это было невозможно – сколько раз отец предупреждал! С ним должно было произойти то же, что с Галлором, но вместо этого раскинулись в стороны огромные рыжие крылья. А потом в зале он остался один, потому что нелюдей, убивших его семью, принц уничтожил в одно мгновение.

Нет, не совсем один.

Странное дело, Рик теперь держал эту страшную ночь на ладони, видел во всех деталях, только он по-прежнему не мог понять… Почему же, ослепленный страхом и яростью, он не тронул тогда черно-серебряного мальчишку?..

Память рвала и резала, некуда было теперь деться от огня и страха. Жаворонок тщетно сжимал кулаки, пытаясь вернуть себе хоть тень самообладания, пытаясь не думать, не думать… Огненный ореол все гуще окутывал тело – ах, небо, окна в храме витражные, но все равно же видно по ночной-то темени! Нельзя, нельзя… нужно уходить! Сейчас здесь будет стража, и тогда…

В тишине храмовых стен шелест крыльев прозвучал совсем отчетливо.

Стража? Пускай идут, так даже лучше. Он будет ждать.

Круглая чаша на алтаре воды отразила зыбкие очертания гигантской рыжей птицы, увитой языками огня. Это больше не удивляло. В груди поднималось что-то забытое, обжигающее, оно вытесняло удивление и притупляло боль. И захотелось вдруг разнести к демонам весь этот город, этот замок, ставший могилой его семье. В прах разнести, так, чтобы ничего не осталось. Людей в черном с серебром, всех, кто признал их господство, кто предал братьев огня… Всех – в пепел!

Пламя билось в огромных крыльях, отзывалось в груди запоздалым осознанием собственного могущества. Феникс повернулся к двери и вытянул гибкую шею. Что же они медлят, почему еще не пришли за ним?.. Лучше бы страже поторопиться, потому что иначе он сам придет за ними. За ними за всеми. Пусть вспомнят, пусть поймут! Может, тогда его собственная боль станет слабее… Двенадцать лет эти твари жили спокойно на костях Аритенов, пришло время ответить перед ним и перед богами!

Огня кругом становилось все больше, еще немного, и он займет собой все пространство. И что-то еще просыпалось в Фениксе. Сила – немыслимая, древняя… Она старше Огня, старше всего, что есть в мире… Теперь не было ни боли, ни памяти. Ничего не было. Только сила и отголоски его последних мыслей.

Уничтожить. Стереть. Пусть заплатят.

Храмовые стены расплывались, вместо них Феникса окружила бескрайняя темнота, подсвеченная колючими искорками звезд, далеко внизу угадывалось белое марево облаков. Он знал все, он видел все. Он был всем.

Он видел святыни древних гальданов, он смотрел на нетронутые поля и холмы, на которых десятки веков спустя будет построена Эверра. Он сжимал в сведенных судорогой пальцах меч, вспоровший грудь Саймора-Отступни-ка, и он же сползал на пол, пораженный этим мечом. Он слышал миллиарды криков собственных смертей и собственных рождений.

Хаос – изначальный и вечный – он разливался в груди и выплескивался наружу, затапливая все кругом. Древняя, абсолютная сила, частицы которой давали могущество магам, которыми дышал этот мир. Все это – он.

Какая-то мысль коснулась рассудка – несмело, невесомо, протянулась ниточкой откуда-то издалека. Нет, не мысль… ощущение. Показалось вдруг, что оттуда, из-за зыбкой грани, смотрит на него высокий нескладный мальчишка с веснушчатым лицом и растрепанными русыми волосами. Горько, испуганно, обреченно… Курносое лицо его все больше отдалялось, стирались контуры, тускнели светло-карие глаза. Все дальше, дальше… И вскоре его стало вовсе невозможно разглядеть.

Что-то дрогнуло в груди, повеяло холодом. Феникс не знал, кем был этот человек. И кем был он сам, Феникс тоже не мог вспомнить. Он… Небо, кто он? Что он?! Он не помнил, не знал даже собственного имени и чувствовал, всем нутром чувствовал, что еще мгновение – и никогда уже не вспомнит.

Огненная птица тревожно замерла посреди пустого зала между четырех алтарей. Свеча на одном из них вспыхнула и опрокинулась, пламя облизнуло сухие анисовые стебли, разложенные на гранитной глади, взметнулось выше, охватывая