Приходит к Бардиным и Ильюша Белый, сослуживец Лиды — врач-эпидемиолог родом из Казани. Его отец тоже репрессирован, но уже вернулся. Илья тщательно это скрывает.

В «Нефтянике Татарии» работает Томочка Левина. Мы учились с ней в одной группе, а наши родители — ее мать и мой отец — когда-то «химичили» на одном факультете.

В школе преподаем в одних и тех же классах с Галей Барминой: я — литературу, она — математику. Девушка — местная, бугульминская, очень приятная, доброжелательная.

Была ли влюблена в кого-нибудь? Да нет. Душа была выжжена, хотя имела всего-то двадцать три года. О Сергее ничего не знала, да и страдать перестала: все перегорело.

Зимой пятьдесят пятого неожиданно, как снег на голову, приезжает из Москвы Дима. Он сын наших довоенных московских друзей. Пробыл несколько дней и сделал официальное предложение. Я отвечаю: надо подождать. Дима служит в Германии, в войсках по охране урановых концессий. Конечно, понимаю: следует как-то устраивать личную жизнь, но, повторяю: душа выжжена.

Третьего июня пятьдесят шестого, придя домой после консультации у десятиклассников (они должны были на следующий день писать сочинение), застаю телеграмму. В ней говорится, что папа в тяжелом состоянии. Требуют срочно выехать. Сразу понимаю, сердцем понимаю, что папы уже нет. Не помню, на каких поездах еду, но шестого утром добираюсь до Кокчетава. Папа лежит дома. Лежит совсем молодой, как будто уснувший. Ему шел всего пятьдесят второй год. Умер внезапно, рано утром, в воскресенье. В субботу еще был на работе. Но, как сказала его сослуживица, не работал, а все вздыхал, смотрел в окно на озеро и вспоминал меня. Вроде бы ничего не предвещало смерти, но она уже за ним пришла, и он это почувствовал. Умер на полуслове. Большего горя никогда в жизни не испытывала. Мать и отец были для меня всем. Как жить дальше, мы не знали…

Почему папа ушел так рано? Да ведь сердце его было измучено страшной мукой: себя считал виновным в том, что с нами случилось. Пятнадцать лет ссылки не могли пройти даром. Мама говорила: когда стали свободными, он несколько раз в день открывал свой чистый паспорт и говорил: «Смотри, смотри, Женя, мы свободны, мы можем ехать куда хотим. Поедем в Крым, купим хатенку на берегу моря и будем жить, а Инна со своей семьей, когда она у нее будет, станет к нам приезжать». Такие вот мечты были у моего несчастного, измученного, униженного, раздавленного отца.

Хоронило папу огромное количество народа. Казалось, весь город шел проводить Александра Ивановича. Мы сидели наверху, в грузовике. Слез не было. Была лишь смертельная тоска. После похорон разразилась гроза: природа тоже скорбела и негодовала, а ночью под окнами тяжко выл пес Оболтус, которого отец любил и привечал.

Схоронив отца, через несколько дней поехали в Бугульму. Мама взяла отпуск, а мне надо было увольняться и устраиваться нам обеим где-то на житье. Забегая вперед, скажу: Бугульма не понравилась маме, и мы решили искать «место под солнцем». Побывав в Нальчике и Ясной Поляне, где были знакомые, тронулись в Калининград, бывший Кенигсберг, в котором жили Цыля, Сарра и ее семья.

* * *

Парторг бугульминской школы все-таки «дожал» меня: после Двадцатого съезда подала заявление о приеме в партию. Почему это сделала? «На минуточку» показалось, что теперь жизнь пойдет по правде. Захотелось в этом участвовать. Романтический флер не до конца еще развеялся. Конечно, скоро поняла, в какую клоаку попала, но было поздно: обратного хода не было. Обратный ход означал потерю всякой работы.

В Калининградском облздравотделе за маму уцепились: ей было всего сорок семь, и она была прекрасным врачом.

Врачей в городе не хватало, а тем более рентгенологов. Сказали, дадут квартиру и подъемные, то есть деньги на переезд. Мы вернулись на неделю в Кокчетав, чтобы ликвидировать «хозяйство», и в конце сентября отбыли из Казахстана.

Несчастье никогда не приходит в одиночку. По дороге, в поезде, у меня начались страшные боли в почках — такие, что и морфий не помог. Нас сняли с поезда в Белоруссии, в Борисове. Позвонили в Москву, где уже жил Дима: его часть расформировали, и он вернулся из Германии, служил в Москве. Дима оказался в отпуске и тут же приехал в Борисов, чтобы довезти нас до Калининграда. Вот тогда поняла, каким надежным может быть человек. Родным он очень понравился. Решили: если ничего не изменится, в ноябрьские праздники приеду в Москву. Зарегистрируемся.

Калининград встретил развалинами. Квартиру пришлось ждать два месяца, но мама приступила к работе сразу. Я хорошо побегала, поискала, прежде чем через месяц счастье улыбнулось: взяли заведовать консультпунктом при заочном отделении в пединституте. Деньги были самые малые, но была работа, а это было главное. На ноябрьские поехала в Москву. Мы «обвенчались». «Венчала» в полуподвале тетенька в берете с беломориной в углу рта. В тот же день, двенадцатого ноября, уехала в Калининград. Дима, человек военный, конечно же, остался в Москве, но теперь, когда была регистрация, мог хлопотать. А хлопотать пришлось здорово: его не хотели ни переводить в Калининград, ни демобилизовывать. Один из начальников так и сказал: «Что, не мог найти себе девку в Москве?»

Помогло «хрущевское» увольнение: в конце пятьдесят шестого из армии уволили миллион двести тысяч. Но Дима-то был молодым. Однако уволили. Он приехал в Калининград в пятьдесят седьмом. Что делать дальше, не знали: специальности не было никакой. В Калининграде даже учеником на завод невозможно было устроиться. И опять же случай: на заочном отделении пединститута, где работала, учился Василий Моисеевич Карин. Узнав о проблеме, о том, что муж окончил военное училище МВД, сказал: «У него один путь — милиция». Проговорив ночь, скрепя сердце, Вадим снова решил надеть погоны — теперь милицейские. А что оставалось? Так в апреле пятьдесят седьмого стал лейтенантом милиции.

Забегая вперед, скажу: его милицейская служба шла успешно. За двенадцать лет работы «на земле», пройдя все ступени: а был он и замначальника «ромки», то есть районного отдела милиции, и замначальника городского ОБХСС — везде служил с неизменным успехом, потому как голова соображала. Никогда не применяя никакого насилия, раскрывал сложные преступления, трудился день и ночь. Учился заочно на юридическом факультете Вильнюсского университета.

Моя деятельность тоже не ограничилась консультпунктом: очень скоро завкафедрой литературы привлекла к чтению лекций по XVIII веку и древнерусской литературе. К лекциям готовилась так, чтобы, не дай Бог, не заглянуть в шпаргалку. Память была хорошей.

Как и в школе, мне было интересно преподавать, но «голубой мечтой» оставалось издательство. Потому, когда в январе пятьдесят восьмого услышала, что в области таковое открывается, стала умолять преподавателя философии Нилова, который был одновременно и завотделом агитации и пропаганды обкома партии, рекомендовать на должность редактора. Для приличия поотговаривав, Александр Власович попросил за меня директора издательства. Так в конце января пятьдесят восьмого стала редактором сельхозлитературы, а для души получила еще и детскую. Началась издательская работа, которой занималась без перерыва тридцать лет, которой отдавала силы, которая приносила огромную радость.