— О детях. О родах. О стиральных машинах. О разных хозяйственных делах.

— И потом, Анетта…

— Да, Спайсер?

— Твой муж ведь виноторговец.

— Я это знаю, милый, — сказала Анетта. — И преуспевающий.

— Виноторговцу, — пояснил Спайсер, — любая бутылка по карману. И сто двадцать фунтов — вовсе не сумасшедшая цена.

— Извини, Спайсер. Это я сумасшедшая.

— Глупенькая, — великодушно произнес Спайсер.

— Так приятно, что ты со мной и в таком отличном настроении, — сказала Анетта.

— Я в последнее время был сильно озабочен, — признался Спайсер. — Честно сказать, даже серьезно встревожен.

— Из — за денег?

— Да нет, из-за тебя и из-за того, что творилось у тебя в голове. Непонятно было, можно ли оставлять на тебя детей. Вот почему я хотел, чтобы их посмотрела Рея.

— Понятно, — сказала Анетта.

— Я старался как мог. Ездил всей семьей на разные увеселительные мероприятия, ну и так далее. Но ты была совсем не в себе.

— А в чем это сказывалось, милый? — спросила Анетта.

— Сколько уже времени прошло, как ты ничего толком не готовишь?

— Да, но ты же больше дома не обедаешь.

— Это еще не значит, что дети, бедняжки, должны кормиться готовой замороженной курятиной, — возразил Спайсер. — Впрочем, по словам Реи, дети вполне в хорошем состоянии.

— Я очень рада, что она так считает, — сказала Анетта. — Я доверяю ее мнению. Предупредительный залп полезен всем.

— Рея — специалист высокой квалификации, — заметил Спайсер. — Умная женщина, в юнгианском и в житейском смысле слова. Ее высоко ценят коллеги. К ее суждению прислушиваются в судах. Но поехать с ней куда-нибудь — не повеселишься. Мне не хватало тебя, Анетта. И спектакль был никуда не годный, смотреть неловко.

— Как жалко, — сказала Анетта.

— Жизнь состоит не только из вина и роз.

— Есть еще и душа, — заметила Анетта.

— Для души тоже есть свое время и место, — подтвердил Спайсер. — Поставить фильм?

— Как тебе захочется, милый. Что угодно — для твоего удовольствия.

— Для нашего удовольствия, — поправил ее Спайсер.

— Да, для нашего удовольствия, — повторила Анетта.

— Утром звонил Эрни Громбек, — сказал Спайсер. — Не мог до тебя дозвониться. Он, похоже, думал, что ты записываешься у Опры на телевидении. Я объяснил ему, что ты отказалась, тебе не хочется выставлять себя всем на обозрение.

— Я ни за что не пойду на съемки в «Шоу Опры Уинфрей», — подтвердила Анетта. — Они там вытягивают из человека такие подробности, о каких вообще предпочитаешь никому не говорить. Семья важнее славы. Слава вульгарна.

— Анетта, ты первый стакан не допила, а я уже выпил три.

— Я не говорю, что это кислятина, не может быть кислятиной шампанское за сто двадцать фунтов бутылка, — сказала Анетта. — Просто у меня из-за беременности слабый желудок.

— Обязательно надо испортить настроение.

— И вообще теперь говорят, что беременным нельзя употреблять алкоголь. Я опасаюсь.

— Кто это говорит? Старые бабы и молодые врачи и люди, которые стремятся разорить винную торговлю? Неужели ты переметнулась в стан врагов?

— Нет, конечно, Спайсер.

— Тогда пей до дна. Приятнее будет смотреть фильм. И вообще шампанское, можно сказать, не алкогольный напиток.

— Хорошо, Спайсер, — сказала Анетта и стала пить глоток за глотком, старательно улыбаясь.

— Доктор Маркс согласен со мной в том отношении, что у нас вся страна погружается в пучину тотального отрицания, — произнес Спайсер, — и первым в этом ряду пинок под зад получает Бахус. Наш долг — выступить на защиту. Но давай поменьше болтать и побольше смотреть кино, ладно? Положи мне голову на плечо, а я тебя обниму. Вот так. Я всегда рядом и забочусь о тебе.

— Да, я знаю, Спайсер.

— Зачем ты закрываешь глаза? Смачная сцена.

— Верю, — ответила Анетта, — но мне как-то не хочется смотреть.

— Эх ты, чистюля. Прав, наверно, доктор Герман Маркс, тебе надо лечиться, и мы даже не понимаем, насколько это серьезно.

— Я уже открыла глаза, — сказала Анетта. — Со мной все в порядке.

— Я поставлю на Паузу, чтобы ты могла все разглядеть.

— Спасибо, Спайсер. Ты очень добр. Наверно, это больно, когда двое мужчин одновременно?

— Глупый вопрос.

— Прости. Я думала, ты хочешь, чтобы я делала замечания.

— Господи, Анетта, ты просто невозможна! На твой вопрос отвечу: нет, если она расслабится хорошенько и если ей это нравится, то не больно.

— А если ей и больно немножко, то, наверно, от этого только приятнее? — предположила Анетта.

— Да! Именно. И не только одной ей, — подтвердил Спайсер.

— Я очень рада за род человеческий, что он достиг таких высот, — сказала Анетта.

— Теперь ты еще скажешь, что тот, который сзади, похож на доктора Германа Маркса.

— Нисколечко он не похож на доктора Германа Маркса.

— Я пошутил, — усмехнулся Спайсер. — Что это ты все принимаешь всерьез? Слушай, ты уверена, что дети спят? Не очень хорошо будет, если они спустятся и увидят, что мы смотрим такой фильм.

— Да, конечно, нехорошо.

— Надо же, женщина на сносях, и вдруг тебя потянуло на порнофильмы!

— Вообще-то я этого не говорила, Спайсер.

— Я слышал своими ушами.

— Ну, раз слышал, значит, говорила, — согласилась Анетта. — Мне нечего сказать в свою защиту. Бесспорно, все, что я наговаривала на Германа Маркса, было просто со зла.

— Но откуда столько зла? — недоуменно уточнил Спайсер.

— Я ревновала, что ты так много времени проводишь с доктором Реей Маркс, — пояснила Анетта.

— Ага, наконец-то призналась! — сказал Спайсер.

— И теперь я хочу искупить свою вину, Спайсер. Чтобы ты увидел, как я раскаиваюсь. Ревность — низкое чувство.

— Ну, хватит держать на паузе, — спохватился Спайсер. — Я хочу смотреть дальше.

— Постепенно разбирает, — призналась Анетта. — Под конец так прямо совсем.

— Ну, слава Богу, — сказал Спайсер. — Ты становишься человеком. Видишь, как женщине это нравится? Даже больше, чем мужчинам. Она не притворяется, сразу видно. Надо просто расслабиться. А я всего один. К твоему удовольствию.

— Может быть, пойдем наверх? Там ведь лучше, чем на диване.

— Господи! Ну, как же так можно, Анетта?