Он подлил коктейля только себе.

– Йохана я любил. Наверное, потому и не выдержал, – да, я понимаю, что несу подростковую чушь. Я постоянно сходил с ума от тревоги. Лежим мы с ним в постели, или танцуем, или смеемся, завтракаем на балконе, смотрим на голубей, и у меня вдруг мелькает мысль: однажды этому придет конец, причем без вариантов. И ничего не изменить, по-другому просто не бывает. От этой мысли мне хотелось заорать, убежать, разбить что-нибудь. И я не выдержал. Это как крикнуть “Жопа!” в церкви, только на этот раз я так и сделал.

– И что было, когда Йохан вернулся домой? – Я почему-то представил этого Йохана вечным студентом с добродушным худым лицом и очочками в проволочной оправе, совершенно не способным выдержать такой вот неожиданный удар.

Леон уставился на свой бокал, словно не понимал, что это такое.

– Кошмар. Как и следовало ожидать. Он кричал. Колотил в дверь. Мы оба плакали. Выходили соседи, глазели на нас, старуха, живущая в конце коридора, орала, чтобы мы прекратили шуметь, ее мерзкая шавка тяпнула Йохана за ногу… В конце концов он вызвал копов – не потому что разозлился и хотел отомстить, он решил, что я чокнулся. Копы, понятно, чуток повыеживались, но поскольку квартира была моя и я был в здравом уме, сделать особо ничего не смогли. А я потом уехал из Амстердама. Надоел он мне.

Вся эта история совершенно мне не понравилась, но почему именно, я никак не мог понять. Я подвинул Мелиссу и потянулся за стаканом, который каким-то чудом не перевернулся, когда мы возились.

– Вот это и есть худший мой поступок, – подытожил рассказ Леон. – Я разбил Йохану сердце.

У меня вырвался смешок.

– Что смешного? – Леон резко обернулся ко мне.

– Ничего, – я прикрылся рукой, пряча отрыжку, – все хорошо. Я не над тобой смеюсь. А над собой. Никогда бы не подумал, что состою в родстве с матерью Терезой.

– Что ты несешь?

– Ну… ох! – Бокал едва не выскользнул из моих пальцев, но я успел его поймать и сделал большой глоток. – Ооо. Замечательный джин. Так о чем я… – Я щелкнул пальцами и указал на Леона, буравившего меня взглядом: – А, да. Ну вот. У меня куча знакомых. И никто, то есть буквально ни один из них не скажет, мол, худшее, что я в жизни сделал, – это кого-то бросил. Может, конечно, мои друзья сплошь сволочи, не знаю. Но ты точно святой.

Краем глаза я заметил, что Мелисса нервно теребит прядь волос, мой тон ее встревожил. Я хотел взглянуть на нее украдкой – не беспокойся, я знаю, что делаю, у меня есть план, – но уже настолько окосел, что вместо этого откровенно на нее уставился.

– Йохан любил меня по-настоящему, – сказал Леон. – Я надеюсь, он счастлив. Ведь теперь он всю жизнь обречен мучиться, как тогда я – бояться, что рано или поздно все пойдет псу под хвост. Как будто я его заразил. – Он вызывающе посмотрел на меня. – И если тебе не терпится узнать, считаю ли я себя из-за этого плохим человеком, то да, считаю. Ну как, полегчало? Ты на моем фоне молодец?

– Да нет, – ответил я. – Но ты ведь этого не хотел?

Все дело в том, что я ему поверил, сам не знаю почему. Я не очень-то поверил Сюзанне, по крайней мере, не до конца, а тут поверил каждому слову: такая инфантильная эгоистичная чепуха вполне в духе Леона. И тут я наконец осознал, хоть и не без труда, почему от рассказа Леона у меня по коже пробежал мороз. Если самое страшное, что Леон натворил, – это ранил чувства очкарика Йохана, значит, Доминика он точно не убивал. И выходит, я ошибался.

– А ты что сделал? – спросил Леон. – Сам затеял, а теперь смеешься надо мной – история моя, видите ли, чересчур заурядна. Так расскажи свою!

И Сюзанна этого сделать тоже не могла. Тощая девчонка-подросток в жизни не затащила бы Доминика в дупло. А значит, и копов на меня натравили – в этом я ни минуты не сомневался, точно натравили, или один из них, или оба, и дело не только в толстовке, кто еще мог дать детективам те снимки, кто еще мог им сказать, что я якобы поссорился с Домиником? – вовсе не для того, чтобы спасти себя. Решили меня подставить? Неужели все это время они так сильно меня ненавидели, а я не замечал? Что же я такого натворил, чем это заслужил?

Косяк сделал свое дело: еще чуть-чуть – и меня накроет полномасштабная паранойя. Окна многоэтажки снова раскачивались маятником, но на этот раз мне было не до смеха – такое ощущение, что они, набрав скорость, вот-вот выломятся из здания и рухнут прямо на нас. Я понимал, что если сейчас же не встряхнусь, то кончится тем, что я забьюсь куда-нибудь в угол и буду там дрожать и скулить.

– Ладно, – Сюзанна зевнула, села и потерла глаз кулаком, – поехали домой. Тоби расскажет как-нибудь в другой раз.

– Нет, – возразил Леон. – Я излил душу и теперь хочу послушать его историю.

Мелисса смотрела на меня с тревогой, вопросительно наклонив голову. Глянув на нее, я собрался с духом, после ее рассказа я просто не мог промолчать и оставить ее ни с чем, это было немыслимо. Вдобавок я чуял: что-то происходит, и мне надо выяснить, что именно, пусть даже я ошибаюсь.

Я зажмурился, пару раз глубоко вдохнул, а когда открыл глаза, окна уже почти не качались. Я улыбнулся Мелиссе и легонько кивнул: не волнуйся, любимая, все идет по плану.

Сюзанна толкала ногой Леона – дескать, шевелись:

– Я уже никакая. Поехали домой, а то усну прямо тут. Ты в этот косяк всю траву упихал, что ли?

– Выпей воды. Я хочу послушать Тоби.

– Езжай, если хочешь, – сказал я Сюзанне. Так было даже лучше, без нее Леона будет проще разговорить. – А то там Зак уже наверняка Тома связал и поджег.

– Леон. Поехали. Закажем такси.

– Нет. – Леон упрямо вздернул подбородок.

Мы оба знали, что в таком настроении он точно не двинется с места. Сюзанна вздохнула, снова растянулась на полу и уставилась на меня.

– Ну хорошо, – начал я, – только поклянитесь, что никому не расскажете.

– Взаимно, – ответила Сюзанна. – Ты о нас, мы о тебе. Думаешь, мне очень хочется, чтобы кто-то узнал про меня и доктора Менгеле?

– Я не шучу. У меня могут быть серьезные неприятности.

Сюзанна оттопырила мизинец:

– Клянусь.

– Говори, – сказал Леон.

Я набрал в грудь воздуху.

– Ну, в общем, этой весной у нас в галерее была выставка…

С грехом пополам, спотыкаясь и заикаясь, я добрался до конца – впрочем, не особо и притворялся, уж очень мне не хотелось признаваться в этом при Мелиссе. По мере рассказа я поглядывал на нее (она заметно помрачнела: расстроилась? разозлилась? разочаровалась во мне?) и на Леона, тот, сутуло привалившись к стене, смотрел на меня с нарастающим отвращением да время от времени – видимо, когда совсем уж мерзко становилось – демонстративно отхлебывал джин-тоник.

– Вот так все и было, – заключил я с глубоким вздохом.