— Конец работы, оно и неспокойно. Начало нового дела только в ноябре предвидится. Это когда еще будет? За горами еще. А сейчас что... Еще несколько деньков, и зимник поплывет. В отпуска пойдем. В общем, уже не до работы. Когда с чем-то прощаешься, обязательно грустно становится. Закон природы. Душевная физика.

— Гмм. Хошь, кашей поделюсь? Нет? Ну нет так нет.

Костылев подумал, что странность старенковская оттого, что большую ответственность за протяг дюкера ощущает, она и придавила бригадира, как коршун воробья, вот и тяжко ему, и на душе сумеречно.

Дюкер тащили весь день и всю ночь без перерыва.

Утро началось с беды.

К Старенкову прибежал вездесуй Вдовин, без шапки, нараспашку, голая грудь на мороз выставлена.

— Бригадир! Дюкер трещину дал!

Старенков даже в лице изменился, глаза вызеленились злым огнем.

— Чего мелешь?

— Не мелю. При прогибе, видать, это стряслось. Один из швов, кажись, треснул.

И это еще до испытания дюкера под водой! Что будет, когда ему нагрузку в полтора раза выше нормы дадут! Располощет нагрузка дюкер на рваные куски, разнесет по частям.

Надо срочно посылать к трещине водолазов, срывать обортовку, снимать груз, соскабливать изоляцию и варить на глубине, заделывать свищ.

Доложили начальству.

— А может, лучше дюкер назад вытащить? — спросил Елистрат Иванович, невозмутимо погладывая «Холодок». — Здесь, на берегу, разобрать и новый шов сделать.

— Время! Время упустим, Елистрат Иваныч! Если река тронется, то дюкер до зимы сохнуть будет. Вы не глядите, что лед толстый. Река вот-вот пойдет. А потом, вытаскивая, мы еще больше поломать его можем.

— Значит, решили под водой свищ заделывать?

— Под водой.

— Учтите только, что водолазы, как водится, сварщики никудышные. Водолазное дело они знают на ять с плюсом, а сварку — спустя рукава. На двойку с минусом.

— Это я знаю.

— Наклепают такое, что не рады будете.

— Попробую своих сварщиков под воду спустить.

Елистрат Иванович даже поперхнулся «Холодком».

— Под воду? А если кессонка?

— Здесь глубина воробью по колено. Никакой кессонкой и не пахнет. А водолазы, они будут страховать.

— Предупреждаю — на спуск специальное врачебное разрешение нужно.

— Ответственность, если кто согласится в воду пойти, я возьму на себя.

— Как хотите. Мое дело предупредить. Но если можно все-таки водолаза послать на это дело — посылайте водолаза.

— Добро. Я узнаю...

Старенков вышел из командирской будки, шагнул в снег, увидел Вдовина, его напряженное потное лицо, поморщился.

— Чего, бригадир? — пробормотал Ксенофонт вопросительно.

— Ничего. В древние времена гонцам, принесшим плохую весть, головы рубили.

— Так то в древние. Что делать будем?

— Собирай бригаду! И водолазов зови.

Бригаду не надо было собирать, она в полном составе находилась на полтысьянском берегу.

Когда пришли водолазы, Старенков откашлялся, неловко потеребил руками бороду, глубоко вздохнул, прогоняя подступившую к горлу сухость.

— Ребята, дело вот какое образовалось. Дюкер на глубине неожиданно пузырить начал. Свищ. Свищ этот надо заделать под водой. Только под водой. Назад вытягивать дюкер нельзя. Не успеем справиться. Полтысьянка должна вот-вот стронуться. Не глядите, что лед толстый, — помолчал, прислушиваясь к плеску воды в полынье. — Лед, он в полдня тонким, как папирус, станет. Или будем все-таки назад вытаскивать, а?

— Нет, — раздалось сразу несколько голосов.

— Теперь вопрос к водолазам. Кто из вас может варить на глубине?

Было слышно, как пошумливает ветер в сосновых шапках, играет лапами, выдергивает ржавые отсохшие иголки, роняет вниз и те падают с сухим невесомым треском. Где-то сонно каркала ворона.

— Понятно, — тихо произнес Старенков, присел на корточки, — никто не умеет. Тогда дело наше, ребята, дохлое. Насчет Полтысьянки я ведь не шучу. Она снимется в один присест, это предсказано. Я сегодня с метеорологами разговаривал — те предупредили. Как только снимется, так вода сразу на подъем попрет, все затопит. И до осени не сойдет. — Он скатал пальцами снежок, выжал из него творожную влагу. — А нас на том берегу уже ждут. Встречная нитка. Не видно ее еще, но вот-вот завиднеется.

Выступил вперед старший водолаз — невысокий крепыш с пристыженным лицом, развел перед собой красные жилистые руки.

— Дело это ответственное. По мелочам мы можем, а тут штука крупная. Срезаться несложно. Не беремся.

Старенков сплюнул, поглядел тоскливо поверх голов, огладил рукой борт полушубка, там, где сердце.

— Чувствовал я беду эту, черт возьми. Видит бог, чувствовал. М‑да. А как бригада? Варить в воде, братцы, придется. Может кто-нибудь? В глубине, в холоде. Над головою лед, под ногами — рыба. А?

Бригада сидела молча, никто даже не шевельнулся, каждый обдумывал предложенное. Прав водолаз: дюкер заделывать под водой — вещь нешуточная. Вода такая, что пробкой через пятнадцать минут наружу выскочишь, а тут работы часа на три. Такую простуду-лихоманку можно получить, что вся зарплата на лекарства уйдет. Не-ет, ремонтировать дюкер на полтысьянском дне — дело серьезное.

— Тогда тянем назад. Другого выхода нет. — Старенков расслабил пальцы, тяжелый проволглый снежок выскользнул, тупо шмякнулся в обелесенный, пропитанный мокротой носок унта.

Костылев сунул руки в карманы дубленки — не заметил, как застыли, бугры ладоней вздулись, побелели. Сощурился. Перед ним возникла, замерещилась чья-то фигура. Сощурился сильнее — женская фигура-то, ладная какая! Клавка Озолина! Глаза посверкивают плутовато, в них — затаенная страсть игрока. Достала из лаковой сумки несколько красненьких бумажек.

— Пошла к черту! — беззвучно прошептал Костылев, сопротивляясь жаркому, зовущему томлению. — Вспоминать даже не хочу.

Потер виски пальцами, вспомнил Дедусика, его неприкрытый интерес, когда задавал вопрос в больнице, намекал на премию, и вдруг так обидно ему стало, что хоть кричи. Бабке Лукерье Федоровне денег на старость он заработал, на ремонт домишка хватит, зачем же ему еще? Не в этом главное. Бригада чуть было не приняла его за рвача, вон до сих пор он встречает неверящие глаза.

Старенков тяжело хлопнул ладонью по колену:

— Тогда другого выхода нет. Будем выбирать дюкер обратно. Точка.

— Погоди, бригадир, — Костылев поднялся, лицо у него было бледного липового цвета, в