в день трагедии Кьюби или падения Учиха.

Второй: после каждой волны она получала тело, которое имела в тот момент, когда коснулась в будущем каменного идола. Ее сознание с памятью просто передавалось в прежнее тело, как в подготовленный сосуд, который волна генерировала необъяснимым образом. Вот почему исчезли раны на руках после первой волны. Вот почему сейчас она жива. И именно поэтому так сложно было сражаться с Анбу в маске медведя: память-то передалась, но ментальная, а не мышечная.

Волна сохранила мне жизнь…

Шисуи вырос. У ее кровати день за днем сидел уже не шустрый мальчик и не парнишка-подросток, а молодой мужчина с широким разворотом плеч и твердым взглядом. Только уши были все такие же забавные, слегка оттопыренные.

Сколько же ему лет? Двадцать? Двадцать два? Хотя какое это имеет значение…

Сараду озадачило такое внимание со стороны Шисуи, но льда, сковавшего израненную душу, это не растопило. Ей действительно было все равно: сидит он здесь, или не сидит; проснется она на следующий день, или не проснется.

В госпитале она пролежала недолго. Лечащий врач настаивал, что ей следует задержаться еще на пару недель, но Шисуи, убедившись, что жизни Сарады ничего не угрожает, объявил, что забирает ее домой.

Шисуи и Саске жили в новой квартире в центре Конохи, далеко от бывшего квартала Учиха, и Сараду это несказанно обрадовало — в квартал она возвращаться не хотела.

— Квартира двухкомнатная, — рассказывал Шисуи, пока они шли домой. — Одна комната моя, другая — Саске. Могу уступить тебе свою.

— Спасибо, не надо.

— Ты уверена, что на диване в гостиной тебе будет удобно?

— Вполне.

Шисуи открыл ключом дверь и пропустил ее внутрь.

Если дома у дедушки с бабушкой все было выдержано в традиционном стиле, то квартира Шисуи оказалась вполне современной. Сарада с интересом заглянула в пустую комнату папы, в комнату Шисуи, на кухню…

— Нравится?

— Да, — призналась Сарада. — Лучше, чем в квартале. Нет этих… вееров.

Она нервно вздрогнула, будто от холода или увидев нечто омерзительное.

— Что собираешься делать, девочка?

Сарада вопросительно взглянула на Шисуи.

— О чем ты, Шисуи-сан?

— Мне не нравится твоя чакра.

По опустевшей душе Сарады сквозняком скользнул страх. Шисуи не угрожал ей и не подозревал ее открыто, но последние дни она относилась к нему пренебрежительно и без прежнего уважения, полагая, что он просто притворяется, втираясь к ней в доверие.

У нее не было целей и желаний, потому и пропала охота жить дальше. Но одно Сарада знала точно: раз она жива, то свои планы, какими бы они ни были, она впредь будет воплощать в жизнь самостоятельно, не доверяя ни кровным родственникам, ни мнимым друзьям. Потому что доверять нельзя никому и надеяться можно только на саму себя.

Но Шисуи, чью помощь Сарада принимала, как должное, видимо, не собирался терпеть подобное отношение вечно. Он был добродушен и заботлив, но совсем не так прост. Шисуи, судя по всему, хотел все расставить по местам раз и навсегда и явно чувствовал, насколько сильно искривился ее внутренний мир.

— Присядь.

Сарада послушно опустилась на диван. Шисуи сел в кресло напротив и подался вперед, уперев локти в колени.

— Сарада. Я хорошо помню твой уровень. Ты способна, но против Анбу не выстояла бы. В госпитале было слишком много лишних ушей, и я тебя не дергал с расспросами. Но я уверен — есть что-то, чего я не знаю. Рассказывай.

Щеки налились кровью.

Стыд.

Шисуи — единственный, кому удавалось воскрешать в ней чувства, от которых Сарада уже успела отвыкнуть. Почему она боялась? Чего стыдилась? Шисуи был прав: госпиталь — не место для подобных разговоров, а в квартире наверняка были хоть какие-то барьеры. Разумнее всего было поступить так, как они и сделали: обсудить все дома.

Но на самом деле Сарада не собиралась делиться с ним правдой. Ее новая личность кричала о том, что стоит молчать, потому что доверять нельзя никому. А чувство стыда испытывали осколки старой личности. Слишком правильная и слишком честная Сарада… Неужели она все еще была жива и не полностью уступила свое место новой?

И самое ужасное — Шисуи догадывался о ее планах хранить молчание. Это стало понятно по тону, которым он произнес последнее слово: «Рассказывай».

Он не давал ей и шанса уйти в себя.

«Я знаю твой уровень. Ты бы не победила члена Анбу».

Теперь не получится уйти от ответа, врать Сарада не умела. Она вздохнула, выпуская с воздухом остатки стыда и страха, и давняя привычка кому-нибудь довериться вспыхнула с новой силой.

«Давай, расскажи ему все. Тебе станет легче. Он точно знает, что делать», — шептала привычка доверять.

«Он думает в первую очередь о себе. Учись! Дозируй информацию. Расскажи не все. Скажи ему неправду. Борись за свою самостоятельность!» — подзуживала пустота.

— Сарада, — в голосе Шисуи прозвучала легкая угроза.

Она почувствовала, что щеки покраснели еще сильнее. И новая личность отступила, поджав хвост, забилась куда-то вглубь сущности, выпуская рассказ о той ночи, когда ее чуть не убили во второй раз. Шисуи слушал очень внимательно и хмурился все сильнее и сильнее.

— Стоп, — перебил он. — Потолок обрушился?

— Д-да, — запинаясь, выговорила Сарада.

— Как это случилось?

— Не пойму толком.

Шисуи подозрительно прищурился.

— Это было странно. Я чувствовала комнату. Не знаю, как объяснить. Просто… будто касалась взглядом. Могла почувствовать потолок, хоть он и был в нескольких метрах от меня. Даже то, что внутри…

— Та-ак, — протянул Шисуи.

Настороженность в его тоне никуда не делась. Сарада продолжила рассказ. Шисуи уперся локтями в колени, сложил руки в замок и положил на них подбородок.

— Дальше он замахнулся мечом, чтобы ударить меня в живот, но… Я почувствовала его сердце.

— Почувствовала? Не увидела?

— Нет. Если с потолком мне еще могло показаться, то здесь точно нет. Я именно чувствовала.

Шисуи молчал.

— Шисуи-сан, — дрожащим голосом спросила Сарада. — Что со мной?

После долгой паузы он ответил:

— Это — сила твоего шарингана.

— Но разве шаринган…

— Ты ведь развила все три томоэ? Сарада, три томоэ — это не предел. Есть еще один уровень — Мангеке Шаринган.

— Мангеке… — зачарованно повторила Сарада.

По спине пробежал холодок. Что-то зловещее было в этом слове.

У папы он есть, да?

— Та боль, кровавые слезы, новая техника… Ты