— Значит, из Суровцев, — задумчиво сказал Арсений Олегович. — Спасать нашу многострадальную планету. А вы знаете, я верю. Даже не потому, что вы не похожи на записных сказочников, которых я повидал достаточно. А потому, что после событий недельной давности мне больше не во что верить. Боже мой, всего неделя…

Он дрогнул лицом и тут же подавил рвущиеся наружу чувства, среди которых не было ни одного радостного. Чего тут может быть радостного — после такой мясорубки, пекла…

Лихо наклонила голову, соболезнуя. У этого посёлка оказалось слишком много параллелей с их общим покинутым домом. Который они надеялись когда-нибудь восстановить.

Собственно, у «заповедника» было нормальное историческое название. Селенгинск. Посёлок, находящийся в восьмидесяти пяти километрах от места их назначения. Переставший жить привычной жизнью ровно неделю назад. От примерно полутора тысяч населения в живых осталось не более одного процента.

— Так говорите, много их прошло? — Алмаз помассировал вдруг занывшее плечо. — Хотя чего я спрашиваю…

— Я иногда очень жалею, что я — не воин. — Арсений Олегович закрыл чайник крышкой. — Но тогда… тогда было что-то жуткое, что-то непередаваемое. Они шли неиссякаемым потоком, сотнями, десятками сотен. Зубоскалы, свистопляски, попрыгунчики, камнерезы… Ещё какие-то твари, которых я никогда не видел. Генератор страха для них просто не существовал. Это теперь я понимаю, что они шли к эпицентру. В тот вечер мне казалось по-другому. Что конец света настаёт уже сейчас. Я даже не представляю, сколько их собирается там, куда вам надо.

Мрачно заёрзал Шатун, Лихо сверлила глазами пустую кружку, Алмаз с Книжником одновременно и шёпотом помянули ебулдыцкого шапокляка.

— И что теперь? — зло спросила Лихо. — Всё бросить? Столько проехать, чтобы упереться в эту сраную баррикаду… С нашим арсеналом там много не навоюешь. Должен же быть выход, ну хоть какой-то, мать вашу!

— Скажите, вы верите в чудеса? Не могу сказать, что это обязательно будет чудо, но за неимением выбора… Двадцать с лишком лет всё-таки прошло. А мой жизненный опыт показывает, что даже у чудес существует срок годности. Но я думаю, что надежда есть.

— Какое чудо? — Лихо воззрилась на Арсения Олеговича чуточку оторопело. — Прилетит вдруг волшебник и шандарахнет волшебной палочкой? На пару мегатонн.

— Милая моя. — В голосе хозяина Селенгинска появились укоризненные нотки. — Я понимаю ваш сарказм. Если я всё правильно усвоил, то, с моей точки зрения, существует только одна возможность хоть как-то повлиять на ход событий. Дело в том, что до Сдвига я почти семь лет был главой многопрофильной секретной лаборатории под названием «Байкал-4». Она находится где-то в тридцати километрах от Улан-Удэ. То, что она является подземной, никакой роли, собственно, не играет. Главное — суть.

— Оборонка? — с азартным блеском в глазах в разговор влез Книжник. — Угадал, да?

— Угадали, молодой человек. Она самая.

— Стоп! — Блондинка потёрла лоб, пытаясь сориентироваться. — Давайте по порядку. Допустим, я вам верю, как и вы мне. Дело такое, что только Книжник у нас — дока по всем этим хитросплетениям реальности. Которые, как показывают коленца последних дней, в его излюбленном чтиве списаны почти с натуры.

— Хорошо. — Арсений Олегович поскрипел стулом, устраиваясь поудобнее. — До Сдвига мне пришлось довольно плотно поработать в этих местах в качестве главы секретной лаборатории. Небольшое отступление. Лаборатории, как вы, наверное, догадываетесь, бывают разные. Дело даже не в секретности или в сверхсекретности. Дело в том, чем они занимаются.

— И чем же? — не вытерпел очкарик.

— Знаете, я могу сказать одно. — Арсений Олегович побарабанил пальцами по столу. — А именно: «Байкал-4» имел неофициальное название. Среди персонала бывшее гораздо более популярным, чем то, которое значилось в документах. «Утопия».

— Утопия — это то, что получится, если мы двинемся в Улан-Удэ в чём мама родила, — пробормотал Алмаз. — Извините, не сдержался…

— Ничего, — Арсений Олегович невесело усмехнулся. — Так вот, «Байкал-4» появился на свет благодаря чьему-то желанию набить карман с помощью военно-промышленного комплекса. Ну, он не первый… Имя этого сребролюбивого типуса покрыто завесой тайны, да, впрочем, не в этом суть. Дело в том, что спектр исследований, разработок, усовершенствований, ведущихся в «Утопии», был очень велик. Отсюда и немалые финансовые вливания, и прочие радости жизни, которые в большинстве своём оседали в карманах организаторов этой, не могу сказать что чистой, афёры… но и желанием усилить обороноспособность страны там пахло крайне невыразительно. Вся закавыка была в том, что мы занимались бесперспективными проектами, от которых отказались другие организации. При определённом приложении усилий трём-четырём процентам из разрабатываемого всё же удавалось превратиться во что-то разумное. Остальное было самой настоящей утопией. Я, конечно же, не берусь судить, сколько денежных средств ухнули в бездонную ямищу с названием «Сколково», но «Байкал-4» если и проигрывал ему в размахе, то ненамного…

— Ни хрена себе, — не утерпел Книжник. — Андреич бы за такое расшлёпал в момент.

— Молодой человек, это было другое время. В последний год дошло до того, что нам добавили функции ремонтной мастерской. С прочих лабораторий свозили экспериментальные образцы, вышедшие из строя на какой-то стадии, и оставляли нам для восстановления. Бред сивой свистопляски! Форменная утопия.

— А как вы оказались на этой должности? — спросила Лихо, внимательно слушавшая Арсения Олеговича. — Можете меня бить хоть этим стулом, но не похожи вы на человека, который был в доле… Которому перепадало на карман за контроль на предприятии.

— Тут очень долгая история… — Арсений Олегович грустно усмехнулся. — Если вкратце, то я был в добровольно-принудительной ссылке. Нет, это не было ссылкой в буквальном смысле слова. Знаете… можно очень долго рассказывать о том бурлении дрязг, интриг и прочей неприглядности, которая успешно эволюционирует в учёной среде. Можно сказать, что я был очень своенравным, не умеющим кротко заглядывать в рот старшим коллегам. Тем паче что некоторые из них получили свои учёные степени и звания за вещи, имеющие к науке такое же отношение, как некая нетонущая субстанция — к вышиванию крестиком. В общем, я был поставлен перед выбором: «Байкал-4» или вольные хлеба. Что я выбрал, догадаться нетрудно.

— А почему?

— Для кого-то наука — это всего лишь способ относительно безбедного существования при крайне расплывчатых трудовых обязанностях. Таких присосавшихся, кстати, хватает. Для кого-то — удовлетворение амбиций, желание прославиться. Для меня это было чем-то большим, частью самого меня… Я не мог поломать систему, которая вышвырнула меня в этот бесперспективный отстойник, по совместительству являющийся кормушкой для неких высокопоставленных персон. Но я не мог представить себя вне этой среды. «Утопия» была моим, пусть и дохленьким, но шансом дождаться перемен. После чего последует возвращение к настоящей работе. Не может же быть такого, чтобы власть воров и ублюдков не имела границ. И к тому же мы всё-таки занимались делом, что-то получалось, не всё было так погано, как можно себе вообразить. Коллектив подобрался замечательный, как уже можно догадаться, не один я, такой неугомонный и строптивый, был выслан с глаз долой. Таких там было сто процентов. Людей, беззаветно влюблённых в своё дело. Учёных с золотыми головами. Вечного двигателя, разумеется, мы не создали, но назвать существование «Байкала-4» совсем бесполезным было нельзя. Разумеется, это играло на руку устроителям проекта, с помпой рапортующим о каждом успехе, но тут уже ничего не поделать. Правила игры, да. Ну а потом — Сдвиг, хаос, стало не до науки… Да вы сами должны всё понимать.