Никакого ответа не последовало.

Общие знакомые предлагали мне свое посредничество, чтобы разъяснить это загадочное недоразумение. Я от этого решительно отказался. С Николаенко мы более никогда не встречались.

По службе он, однако, преуспевал. В самую мрачную эпоху Распутинщины, после ухода министра финансов Барка, он стал управлять Министерством финансов. Он, очевидно, завоевал симпатию Николая II. На этом посту его захватила революция 1917 года. Как пользовавшийся симпатиями, он и при революции и общих арестах министров не подвергся преследованиям. А через несколько месяцев, еще до наступления большевизма, он умер.

Железная дорога

При управлении Туркестаном Вревского произошло памятное для Ташкента событие: стали строить железную дорогу из Самарканда в Ташкент. Кончился период сообщения — для привилегированных — на почтовых тройках, для остальных — на сартских арбах, для транспорта же — на верблюдах.

Закладка Ташкентского вокзала… Строитель дороги — инженер А. И. Урсати. Громадный мужчина, точно медведь, властный и энергичный. Денег тогда не жалели, откуда только брали их столько? Торжество было исключительное, гомерическое. Закладка, торжественное молебствие, на территории будущего вокзала раскинуты шатры, лукулловское угощение, речи, речи, подогреваемые потоками шампанского…

Выступает старый туркестанец:

— Никогда в жизни я не видел железной дороги! Думал, так и умру. А вот, смотрите. Дождался! Перед самой смертью… Но все же не я к ней пришел, а она, голубушка, ко мне пожаловала!

Праздничное настроение целого русского Ташкента — а дело было летом — продолжалось весь день. Вечером в военном собрании бал. А после на столах, накрытых в саду, — устроенный железнодорожниками ужин. Такого роскошного ужина я за всю свою долгую и разнообразную жизнь более не видел. Свежую икру ели чуть ли не из глубоких тарелок. А шампанское уже буквально пили столовыми стаканами, — с бокалами не стоило и возиться[321].

Граф Н. Я. Ростовцев

Заменять барона Вревского, уехавшего на несколько месяцев в Россию, назначен был самаркандский военный губернатор граф Николай Яковлевич Ростовцев.

Он был сыном известного деятеля по освобождению крестьян Якова Ростовцева. Сам Николай Яковлевич, высокий старик, с окладистой седой бородой, производил чарующее впечатление. Все, что о нем приходилось слышать, а отчасти и самому видеть, свидетельствовало о том, что Н. Я. вкладывал душу в каждое дело, каким ему приходилось заниматься. На военной службе — помнится, что в последнее время он командовал в Одессе знаменитой «железной» 4-й стрелковой бригадой, — Ростовцев был сочтен слишком либеральным. Его перевели в глушь по администрации. Это не было ни в какой мере карьерой для сына такого известного отца, с громадными, следовательно, связями.

Назначенный самаркандским губернатором, Н. Я. немедленно изучил сартский язык. И был случай, когда, выслушивая по какому-то серьезному делу, через официального переводчика, просителя сарта, Ростовцев обнаружил, что переводчик умышленно переводит ему не то, о чем говорит жалобщик.

— Если бы, — рассказывал Н. Я., — во всем остальном мне сартский язык более не понадобился, то и этого случая было бы достаточно, чтобы мне не пожалеть о затраченном труде на его изучение!

Таким же добросовестным было и все его управление. В Ташкенте некоторым лицам, избалованным мягкостью режима Вревского, это мало нравилось, но Ростовцев говорил:

— Я хорошо знаю, что я — калиф на час. Однако в этот час прошу относиться ко мне как к калифу!

Мне приходилось не раз беседовать с Н. Я., который обнаруживал и свою большую разностороннюю начитанность и научное образование, в частности — и по астрономии. Для меня составило удовольствие, показывая небо в телескоп, дать возможность увидеть ему то, о чем он лишь читал.

Вместе с Н. Я. жили в Ташкенте два его сына. Старший, Яков Николаевич, был тогда сравнительно скромным чиновником Министерства земледелия. Суховатый человек и, как казалось, себе на уме, не в отца; больших симпатий он к себе не возбуждал. Другой сын, Михаил Николаевич, капитан лейб-егерского полка, был, наоборот, необычайно симпатичен. Чувствовалась какая-то особенная мягкость и чуткость — деликатнейшая натура.

Оба они бывали у нас в доме. Я. Н. казался занятым по преимуществу интересами своей карьеры. И, действительно, прошло всего каких-нибудь два года, как он сделал, по своим обстоятельствам, головокружительную карьеру: из скромного министерского чиновника стал секретарем императрицы Александры Федоровны и заведующим делами детей императора. Он сумел сохранить эту, весьма трудную по придворным условиям, должность до самого крушения царизма.

Я навестил позже братьев Ростовцевых в Петербурге. Я. Н. как раз оказался на верху своих карьеристических достижений, и тон его уже стал снисходительно любезным. М. Н. это как-то сразу уловил и деликатной любезностью смягчал тон брата.

Некоторое время спустя в газетах появилось извещение офицеров полка о том, что их любимый товарищ граф М. Н. Ростовцев покончил самоубийством.

Разграничение на Памирах

В 1895 году было назначено разграничение на Памирах. Оно происходило между Россией и Афганистаном, но второй стороной явился не сам Афганистан, а вызвавшаяся представлять его интересы Англия. Комиссарами в разграничительную комиссию были назначены: с русской стороны ферганский военный губернатор генерал Повало-Швейковский, с англо-афганской генерал Джерард.

В русскую комиссию был также командирован, как представитель Министерства иностранных дел, бывший до того генеральным консулом в Багдаде Петр Егорович Панафидин. Семья Панафидиных жила в соседнем с нами доме, и наши жены стали друзьями. Эмма Иосифовна Панафидина, американка по происхождению, была исключительно милой женщиной, всегда жившей интересами своих двух сыновей — Алика и Джорджи. Много лет спустя, уже во время большевизма, после смерти мужа, она бежала туманной ночью со взрослыми уже сыновьями[322] на лодке из Петрограда в Финляндию, а затем счастливо добралась и до Америки.

В Ташкенте Э. И. делилась с нами сведениями, получаемыми от мужа о ходе работ разграничительной комиссии. Работа затянулась на несколько месяцев. Панафидин часто выражал удивление, разделяемое всей русской комиссией, в том, какого простака прислали англичане в лице Джерарда. Протоколов англичане сами не составляют, а просто берут для переписки составленные русскими, сам Джерард по-русски не понимает и т. п. Казалось, что работы комиссии проходят в весьма выгодных для русских интересов условиях… Увы, это оказалось впоследствии далеко не так; англичане тонко провели русских, и в Министерстве иностранных дел работами комиссии отнюдь не остались довольны.