Штаден перевёл односложный ответ:

– Как узнавать будет, что кайзер шелает, – зофорт[141] будет.

– Разумно, – кивнул, думая, что его бояре сразу бы сказали: «Тысяч десять давай задатка, а там видно будет». А эти – нет, узнать надо точно, сколько да чего, да записки написать, да расчёты расчесать… И как их за это не уважать? Эх, чудится, не мы их войной, а они нас миром побьют – кораблями, науками, универзитасами, станками, вот этими часами, механизмусами…

Пока Штаден и нидерландец что-то вполголоса обсуждали, размышлял о том, что даже если и не решится на побег в Англию, то корабли не пропадут даром. Корабли – сила! Его держава с севера сплошь водою окружена, водную границу охранять надо, что ещё труднее, чем земляную, ибо на воде межей нет – поди узнай, где чья вода и чья рыба!

И Соловкам немалая охрана с воды требуется – там, в казематных подземельях, треть казны запрятана, он, Иван, сам возил скобарить, на обратном пути чуть не сгинув: вдруг волна наринула, парус сорвала, карбас крепко качнуло, двоих весляров унесло, но остальные сумели догрести до берега… А как монастырь с моря оборонять без кораблей? Вон у Англии или Шпании сколько фрегатов, бригантин, галеонов, а у нас? Кот наплакал в голодный год… Хочет на Двине строить – пусть! Можно и в Вологде, там тоже верфть знатная, три корабля почти готовы стоят, но для военных нужд, для побега с семьёй, казной, охраной не подходят, а переделывать – дешевле новые соорудить! Без дела не пропадут. Я своё сделаю, а там как матушке-Богородице будет угодно!

Наконец немцы подсчитали – на три торговые «бромсель-шхунен» с командой в тридцать человек надо под десять тысяч гросс-гульденов (без оплаты охраны).

Был согласен:

– Пусть Ёб Ёбович пишет расчёт. А ну, спроси его, как он думает: если из бухты святого Николая выплыть и по северному морю поплыть на восток – куда можно приплыть в конце?

В этом и Штаден, и нидерландец были едины:

– В Америку!

Вот все это знают, и только он, хозяин северного моря, в этом не уверен!

– А ежели через страну Шибир дальше на восток идти – куда упрёмся?

И опять они были единодушны:

– Туда же – в Америку!

– А кто в этой Америке обитает? – с неприязнью спросил, глядя искоса.

– Роте лёйте, красны люди… Индианер… – И Штаден пояснил: шпанцы пока в южной части, в северной же никого почти нет, ибо там непролазный холод и опасная тайга, как в стране Шибир, но зато там, в Америке, много всего – и золота, и камней, и диковинных зверей, и вкусных плодов. – Вот, Иопп в Малага помодорен кушаль, красны, скусны… И картоффель, как хлеб скусны…

Перебил, вспомнив слова Бомелия:

– Картофель? Да знаешь ли ты, что это ядовитый сатанинский плод? Его потому так и называют: «крафт тёйфельс»[142]?

Но Штаден возразил:

– Найн, так глупы люди скажутся… Картоффель – очень скусны… И маис, как гольд цвет, тош ошень скусны… Иопп кушаль…

Нидерландец подтверждал кивками: да, помодорен скусны, картофел скусны, маис очень скусны! – что его почему-то ущемило: «Люди заморские плоды вкушают, а мне только одни бодяки с чертополохом уготованы!» – но не стал углубляться и спросил: если решит по северным морям плыть в Америку, то сможет ли нидерландец для такого большого морского похода корабли построить?

– Я, я! – закивал нидерландец. – Я мог…

– Запомню. А пока сделайте роспись. Что я велел наёмникам заплатить?

Штаден напомнил: пять гольд-талеров сразу, ещё пять – на месте.

Разрешил:

– Добавь ещё по два золотых. И пусть ждут. А кто они – немцы? Австрияки? Богемцы? Пускай. Лишь бы ляхов не было. Бабе не верь, дитю не верь, ляху не верь – здоровее будешь!

Штаден встрепенулся с железным лязгом:

– Яволь, майн кайзер! Ищо есть Джими Лангет, шотлански наёмны зольдат, в тфой гфардий хочется…

– Пусть идёт. Скоро приеду в Москву, сам посмотрю, кого ты собрал…

– Яволь, майн цар! В айн момент все ам плац стоят!

Он полез в ларец, дал нидерландцу серебряный крестовик (тот согнулся в три погибели, поцеловал руку), а Штадену – мелкий золотой:

– Это тебе за часы… Видишь, какой я добрый – золото за серебро меняю! А так – всё ценное в казну сдавай, не то выпущу из тебя кишки на веретено!

– О, блакотару, косподин… Всё сдавай буду, иммер[143]… – Штаден рухнул на колени с таким усердием, что пол вздрогнул и звон пошёл по келье, испугав не только кроля, но и Шиша с Прошкой, забежавших на шум.

– Что такое, государь?

– Ничего, Хайнрих Володимирович благодарит. Этот хоть «спаси Бог» говорит, а в вас, как в прорву, всё уходит, и никто даже не почешется… Помогите ему! – видя, что Штаден силится подняться, приказал. – Идите все вон, устал!

…Что это позванивает, стучит? Кто смеет по столу шарить, мои вещи трогать? Что это, Господи! Какая-то фигура бесшумно и медленно, как под водой, витает по келье!

В цепенящем ужасе, не смея шевельнуться, боясь дышать, подать голос, он с опаской выглядывал из-под перины.

За окнами – поздняя темень, скрип веток, дальний лай. А тут кто-то ходит! Тёмный, в балахоне, на голове – бурнус…

Смерть меня ищет? Смерть безглаза, но многоуха! Голос подашь – тут же найдёт, зацапает! А так походит, походит – и уйдёт восвояси, несолоно хлебавши.

Но фигура не уходит. Даже как будто вздыхает. Плывёт вдоль стен, рукава вздымает, словно что-то обмеривая. Перелетела через спящего кроля. Примкнула ухом к росписи на стене в одном месте. Послушала в другом. Костяшками пальцев выстукала стену. Что-то ищет! Но что? Или кого?

Да это же батюшка Василий! Только темноват лицом и ростом скукожен!

– Не спишь? – спрашивает батюшка, как-то пристально рассматривая его, отчего страх заливисто заползает в душу, как в детстве, когда батюшка приходил целовать на ночь. – Спи, спи… А я вот одну вещицу ищу, никак не найти… Ты не брал?

У него от боязни так вжата голова в плечи, что даже качнуть ею не в силах, чтобы показать – нет, батюшка, не брал! Не взял! И не думал даже! И не возьму! И брать никогда не буду!

Батюшка, пробормотав:

– Ты, дурачок, немедля к Бомелию иди, там всё узнаешь! Иди! – боднул лбом стену и исчез: только белёсый дымок вьётся в полутьме…

…Придя в себя после сна, лежал, плохо соображая и оглушённо боясь, что вот-вот поплывут в глазах серебряные дуги, предтечи омрака, и некому будет ноги поднять, чтоб кровь к голове прилила, в бытьё возвращая.