Сначала мальчик. И вот они уже сидят втроем, напоминая семью — семью, которой у него никогда не было, которую он потерял. А разве нельзя быть семьей и не вести себя при этом как муж и жена?

Он старик, и вновь напоминал себе об этом. У стариков своя орбита, как у планет, вращающихся вокруг солнца, вот только солнце это остывало. На этом его внутренний спор закончился. Он останется на своей орбите, вращаться вокруг умирающего солнца. Он находится в ледниковом периоде жизни, и на открытых участках пространства, еще не покрытых снегом, способны были произрастать одни лишайники.

Но иным был язык его рук, когда он завязывал шнурки на белых кожаных туфлях, надевал соломенную шляпу. По дороге в прихожую Альберт остановился и вынул белую маргаритку из букета, который экономка поставила в центре стола. В прихожей, у зеркала, еще раз провел рукой по волосам, вставил цветок в петлицу светлой летней куртки. Открыл дверь и спустился по лестнице на Принсегаде, полный слепого торжества, которое испытываешь, когда удается одержать победу над здравым смыслом.

* * *

Его впустили, Кнуд Эрик был дома. Клара Фрис сделала прическу, было заметно, что она вымыла голову. Он не особенно следил за меняющейся модой, каждый сезон представленной в витринах И. С. Йенсена на Киркестраде, но по силуэту платья, доходящего ей до середины икр, догадался, что оно далеко не новое. Она, верно, достала его в честь сегодняшнего события, платье первого года замужества, а может, оставшееся с еще более ранних времен, когда ее переполняли надежды — и молодость.

Накрыто было на троих, что одновременно разочаровало и успокоило Альберта. Под взглядом Кнуда Эрика они не могли совершить глупостей, и все же, открыв дверь, Клара Фрис покраснела. Как и утром, она отступила в сторону и слегка наклонила голову. Волосы были убраны, стала видна шея, такая хрупкая, — и ему пришлось бороться с желанием положить на нее руку тем прикосновением, в котором потребность защитить неотличима от потребности завоевать.

Он нигде не видел маленькой Эдит и спросил о ней. Ее уже покормили и уложили в спальне.

Прозвучало приглашение к столу, Кнуд Эрик занял место у стула. Волосы мальчика были тщательно расчесаны и приглажены. Он последним выдвинул стул и уселся неестественно прямо, глядя перед собой. В центре стола стояла миска со свежесваренными креветками. Альберт принес в корзинке вино. Бутылка была завернута в дамастовую салфетку. Он достал ее и с легким щелчком открыл. Он никак не мог решить, стоит ли брать бокалы. Понимал, что у нее их нет. Но ведь она могла воспринять это как упрек, как намек на бедность своего дома, своей жизни. И все же привычка победила. Он не желал пить хорошее вино из стаканов и прихватил свои лучшие хрустальные бокалы. Да, ох уж эти старики с их орбитами, пролегающими вокруг умирающего солнца… И штопор тоже прихватил.

Он наполнил бокалы и бросил взгляд на внимательно следящего за ним Кнуда Эрика.

— Чуть тебя не забыл, — сказал Альберт и, снова сунув руку в корзинку, достал бутылку с соком и поставил перед мальчиком. Тот засмеялся:

— Ну прямо как на пикнике.

Посмотрев на запотевшую бутылку, Кнуд Эрик осторожно взялся за нее:

— Холодная. — Голос был удивленным.

Альберт поднял бокал. Клара Фрис держала свой так, словно боялась его уронить. Когда он посмотрел на нее поверх стеклянной кромки, она покраснела, растерянно отвела взгляд, незнакомая с ритуалами, сопровождающими вкушение вина, затем откинула голову и сделала глоток с таким видом, словно светлая жидкость была лекарством, которое следовало проглотить побыстрее. Лицо искривилось в гримасе. Она снова покраснела.

— Я тоже хочу попробовать, — подал голос мальчик.

— Это не для детей. — Мать строго на него посмотрела.

Альберт заметил, как за нотацией она пытается скрыть свою растерянность из-за этого ужина, так непохожего на все, с чем она прежде сталкивалась.

— Я не ребенок, — не сдавался — мальчик. — Я сам деньги зарабатываю.

— Ну, тогда попробуй.

Альберт подмигнул матери и протянул мальчику свой бокал, тот осторожно принял его обеими руками и нерешительно поднес ко рту, как будто уже сожалея о собственной дерзости.

— Один глоточек, — предупредила мать.

Лицо Кнуда Эрика под выгоревшими волосами скривилось в гримасе.

— Фу, — раздался его голос, — кисло.

Альберт засмеялся:

— Похоже, мама того же мнения.

Он поглядел на Клару, и та тоже засмеялась.

— Да, — призналась она, — похоже, вино мне не по вкусу.

— Так всегда вначале. Постепенно учишься его ценить.

— Я не научусь, — сказал Кнуд Эрик, — я никогда не научусь его ценить.

В этот момент Альберту захотелось остановить время. У него была семья. Ребенок, который мог быть его внуком, женщина, которая могла быть его дочерью, большего он не хотел. Объятия одиночества военных лет разомкнулись. У него будто появился дом, где жили не только он сам и его воспоминания.

Он подумал о сегодняшнем купании, своем жеманстве перед зеркалом. Нарядился в светлую куртку, соломенную шляпу, цветок в петлицу вставил. Может, это последняя искорка в нем догорает. Из тех, что внезапно взовьется костром, горит всю ночь, не находит в пепле пищи и вскоре умирает. На секунду он уступил своему тщеславию. Но не женщина ему была нужна. Ему были нужны эти двое, те, кому он мог что-то дать и кто одним своим присутствием столько давал ему.

Он покрутил ножку бокала и усмехнулся.

— Над чем вы смеетесь?

— Ах, прямо и не знаю, мне так хорошо здесь! Наверное, смеюсь потому, что доволен.

— Приятно слышать.

Она поднялась:

— А теперь десерт.

Клара внесла вазу с киселем и кувшин сливок. Кнуд Эрик шел за ней с глубокими тарелками, которые поставил у каждого стула.

— Я смотрю, ты маме помогаешь.

— Да, он хороший мальчик.

Она уселась и стала разливать кисель по тарелкам.

— Закончишь есть, можешь пойти поиграть.

Кнуд Эрик глотал кисель, как индюшка, так что брызги сливок разлетались по скатерти. Клара нахмурила брови, но ничего не сказала. Поев, мальчик выскочил за дверь. Она поглядела ему вслед и засмеялась:

— Кажется, кому-то некогда.

— Лето, — ответил Альберт.

В гостиной с низким потолком стало темнеть, но на улице было светло. Он отодвинул стул:

— Спасибо. Думаю, пора собираться домой.

Клара склонила голову, словно он отверг ее.

— Побудьте еще, — попросила она, подняв на него глаза. — Смотрите, я едва отпила вино. А вы обещали, что научите меня его ценить. Так что вам никак нельзя меня сейчас оставить.