– Но жизнь – это нечто большее, чем просто мгновения. Мы – нечто большее.

Он опустил руки, и цветы вновь расплылись на обоях, а светлячки потускнели, вновь обратившись в снежинки. Но холода я не ощутила. Я смотрела на Рида, с восхищением запоминая каждую его черту. Я в нем ошибалась. Ошибалась во всем. Ох, как же сильно я ошибалась.

Губы у меня задрожали, с головой выдавая все мои чувства.

– Прости, Рид. Я… И правда уже не владею собой. Сегодня я… подожгла Коко. Может быть, ты прав, и мне вовсе не стоит использовать колдовство.

– Я уже говорил с Коко. Она рассказала мне, что случилось. А еще сказала, что обескровит меня, если я стану тебя осуждать. – Рид смахнул снег с моих волос и тяжело сглотнул. – Но я и без того не стал бы. Лу… мы оба совершали ошибки. Ты – ведьма. Мне не стоило злиться на тебя за то, что ты используешь колдовство. Просто… не позволь ему увлечь тебя туда, куда я за тобой последовать не смогу. – Рид выглянул в окно. Я проследила за его взглядом и увидела, на что он смотрит.

На кладбище.

Он покачал головой.

– Куда ты пойдешь, туда и я пойду, помнишь? Теперь ты – всё, что у меня есть. Я не могу потерять и тебя.

Я забралась к нему на колени.

– Кто я, Рид? Скажи это снова.

– Ты ведьма.

– А ты?

Он ответил без колебаний, и на сердце у меня потеплело.

– Ведьмак.

– Боюсь, это верно лишь отчасти.

Рид растерялся, и я улыбнулась еще шире – теперь уже искренне, – наклонилась ближе и потерлась носом о его нос. Он закрыл глаза.

– Позволь, я тебе расскажу. – Я поцеловала его в нос. – Ты охотник.

Рид слегка отпрянул, но я не выпустила его и поцеловала в щеку.

– Ты сын. – И в другую щеку. – Ты брат. – Затем в лоб. – И муж. – Веки и подбородок. – Ты смелый, сильный и хороший человек. – И, наконец, в губы. – Но что важнее всего, ты любим.

По щеке Рида скатилась еще одна слезинка. Я поцеловала и ее.

– А еще ты ханжа и вспыльчивый упрямец.

Рид распахнул глаза и нахмурился. Я снова поцеловала его в губы. Мягко и медленно.

– И это не говоря уже о том, как ты любишь похандрить и какое у тебя дерьмовое чувство юмора.

Он хотел возразить, но я перебила:

– Но, несмотря на все это, Рид, ты не одинок. И никогда не будешь одинок.

Долгое мгновение он смотрел на меня.

А потом поцеловал в ответ.

– Прости и ты меня, – выдохнул Рид, поглаживая меня по лицу и опуская на кровать. Ласково. Так ласково и бережно. Но, касаясь моей шеи и груди, его руки горели огнем. Горели и дрожали. – Прости меня, пожалуйста…

Я поймала его за руки прежде, чем он добрался до моего ремня.

– Рид. Рид, мы не обязаны делать это сейчас. Если еще слишком рано…

– Прошу. – Рид посмотрел на меня, и от желания в его глазах у меня перехватило дыхание. Я никогда прежде не видела такой красоты. – Я не могу… Я всегда не слишком хорошо умел говорить о чувствах. Просто… пожалуйста. Позволь мне тебя коснуться. Позволь мне тебе показать.

Я тяжело сглотнула и выпустила его руки.

Медленно, так медленно, что мне захотелось кричать, Рид снял с моих плеч бархатный пиджак, выправил мою рубашку и поднял ее, обнажая мой живот. Ребра. Грудь. Я подняла руки, позволяя ему снять рубашку, но он осторожно закатал подол, накрыл им мое лицо и оставил так. Ослепив меня. Связав мне руки рукавами.

Я протестующе заерзала, но Рид провел рукой по моему бедру, и я застыла. Он едва ощутимо коснулся губами моей шеи.

– Ты мне доверяешь?

Ответ сорвался с губ сам собой:

– Всегда.

– Тогда докажи.

Я резко перестала сопротивляться. Все мое тело пробрала дрожь, когда я вспомнила.

«Слушайся меня».

– Прими меня, Лу, – повторил он мои собственные слова, слегка целуя мне шею, покусывая мочку уха.

Рид прижимал меня к постели своим телом – очень осторожно, опираясь на локти. Но мне бы хотелось, чтобы он опустился ниже, хотелось ощутить его – всего, полностью.

– Прими нас.

«Позволь мне показать тебе, как ты можешь быть силен. – Мои злые слова как будто бы пронеслись эхом между нами. – Позволь показать, насколько ты слаб сейчас».

– Тебе вовсе не нужно бояться.

Прикосновения Рида, его губы стали еще нежнее, если подобное было возможно. Он провел пальцем меж моих грудей, порождая новую приятную дрожь. Колени у меня задрожали.

– Позволь мне показать тебе, как ты для меня важна. Позволь показать, насколько ты любима. – Губы как тень следовали за ладонью, и каждый поцелуй был трепетным и благоговейным, каждый служил клятвой. – Я всегда буду ценить тебя, всегда буду желать тебя – до конца своих дней, и буду любить тебя даже после.

– Рид…

– Ты хочешь поцеловать меня?

Его палец застыл на моей талии, и я кивнула, едва дыша. И угадала, что он скажет дальше, прежде, чем он произнес эти слова. Я упивалась ими.

– Так покажи мне.

Одним легким движением Рид стянул с меня рубашку.

Мгновение спустя я уже была на нем. Смеясь, Рид опустился на кровать, и я запечатлела его смех в поцелуе. Он рассмеялся вновь, ощутив мой запал, и сжал меня крепче, а затем приподнялся на локтях и помог мне высвободить его рубашку из штанов. Я стянула ее с него и бросила на пол, а затем толкнула Рида на спину и оседлала, усевшись ему на пояс.

– Я тебе когда-нибудь говорила, – прошептала я ему на ухо, наклонившись близко-близко, – как ты красив, когда улыбаешься?

И Рид улыбнулся – той самой улыбкой, от которой у него на щеке показывалась ямочка, а мое сердце вспыхивало огнем.

– Расскажи.

– Порой, когда я на тебя смотрю, то просто не могу дышать. – Я потянулась к его ремню. – Не могу думать. Вообще ничего не могу, пока ты не посмотришь на меня в ответ. А когда ты улыбаешься мне вот так… – Я коснулась костяшками пальцев его ямочки. – Твоя улыбка – словно тайна, известная только нам двоим. Кажется, я просто не способна любить тебя больше, чем в такие минуты.

Рид недоверчиво усмехнулся, услышав это, но посерьезнел, увидев мой взгляд. Постепенно осознав, насколько правдивы мои слова. А они были правдивы как ничто иное. Все улыбки Рида – такие редкие, такие искренние – казались мне настоящим подарком. Он и не подозревал, как они были мне дороги, как мне хотелось собрать их все, спрятать в кармашек и доставать всякий раз, когда ему бывало грустно. А ведь Риду бывало грустно так часто.

Когда все это закончится, я больше никогда не позволю ему грустить.