— Да, — Мона посмотрела на часы. — Я только переоденусь, и начнем. Остальные пусть уже собираются в конференц-зале. Передашь им?

— Да, конечно. Пока.

Лючия вышла из кабинета.

Мона поспешно сменила всю одежду, за исключением джинсов. В следующий вторник у Лукаса начинаются каникулы. До того времени надо завершить следствие, потому что они в среду уже должны вместе поехать в отпуск. Вот так. Они уезжают в отпуск, поэтому дело нужно срочно заканчивать.

Мона взяла необходимые документы и вышла из кабинета.

Пятница, 25.07, 12 часов 30 минут

После того как Мона доложила особой комиссии «Самуэль» о случившемся с Бергхаммером и на нее обрушились первые вопросы о его состоянии, на которые она ответила так подробно, насколько это было возможно, слово получил Клеменс Керн. Зажглись первые сигареты. Керн, по существу, повторил то, что он уже говорил Моне на месте преступления в Герстинге. По его мнению, что-то произошло, что вывело преступника из себя.

— Это, однако, не означает, — подчеркнул Керн, — что он никого больше не хотел убивать. Наоборот, убийство Розвиты было, конечно, спланированным.

— Буквы на ее животе… — начала Мона, но Керн перебил ее:

— Я к этому и веду. Фраза закончена, она звучит так: «DAMALS WARST DU STILL»[37]. Это значит, что имелась в виду именно Розвита Плессен. Только этот невероятный по своей жестокости сценарий преступления как-то не вписывается в серию. Поэтому я думаю, что кто-то в чем-то помешал преступнику. У него появилось чувство… Мне кажется, что он решил, что следует поторопиться.

— Кто или что это могло быть? — спросила Мона.

Она подумала о Давиде Герулайтисе, но в настоящий момент об этом было рано говорить. По крайней мере, она вспомнила, что собиралась объявить его в розыск.

— Как ты уже сказала, Мона, — ответил Керн, — не мы помешали ему.

— Кто же тогда? Плессен?

— Возможно. Но почему именно сейчас?

— Может, он заметил что-то.

Но Мона сама не верила в это. Плессен, конечно, уже давно подозревал о существовании какой-то взаимосвязи между ним и убийствами, ничего не предпринимая. Но сейчас дело коснулось его жены, которую, насколько могла судить Мона, он любил больше, чем кого-либо. Может быть, он все-таки решился что-то предпринять, может быть…

— Теперь, в любом случае, нам нужно сконцентрироваться на вопросе: кого преступник имел в виду под словом «ТЫ»? — сказал Керн.

— Ну нет! — пробурчал кто-то, может, Шмидт, а может, Форстер.

— …потому что, — невозмутимо продолжал Керн, — если мы будем знать, кто этот «ТЫ», мы узнаем также, кто убийца.

— Преступником, — медленно проговорила Мона, — может быть человек по имени Ханнес Шталлер. Но пока что это только предположение.

— Что? — изумленно спросил Керн. — У тебя есть конкретное подозрение? Так почему…

И вдруг он стал совершенно спокойным. Мона подождала пару секунд, пока взгляды всех присутствовавших не сконцентрировались на ней. Она закурила сигарету и выпустила дым в завесу дыма, образовавшуюся в конференц-зале уже в первые пять минут совещания. Исходя из опыта, по ходу совещания она сгустится настолько, что присутствующие вряд ли смогут различать лица сидящих напротив.

— Я нашла письма, которые написал сын Хельги Кайзер, — сказала Мона. — Поскольку преступник, вероятно, как-то связан с каким-то событием, произошедшим очень давно, то я очень внимательно их прочла.

— Ну и? — спросил Керн, явно раздосадованный тем, что она утром ничего ему об этом не сказала.

Мона специально повернулась лицом к нему и продолжала говорить. Такой человек, как Керн, был незаменим, даже если некоторые его выводы временами казались банальными. Нельзя было позволять себе обманывать его.

— Сын Хельги Кайзер Франк Шталлер жил в Восточной Германии. Он умер в начале восьмидесятых от рака. Остались жена и двое детей. Одно из его писем, написанное в семидесятых годах, особенно заинтересовало меня. Оно… оно, к сожалению, только является ответом на письмо, полученное им от матери. В нем, скорее всего, речь шла о чем-то, что случилось во время бегства семьи Хельги Кайзер от русских. Сын, очевидно, был очень шокирован тем, что мать написала об этом событии.

Керн сидел, опустив голову, но Мона точно знала, что он слушал очень внимательно.

— Еще раз, чтобы напомнить, — сказала она. — Хельга Кайзер — это старшая сестра Плессена, о которой он умолчал в начале нашего расследования. Более того, он соврал Форстеру, сказав, что она умерла. Поскольку там, где родились Плессен и Кайзер, нет никаких документов, касающихся их…

— А почему нет? — спросил Шмидт.

— Утеряны во время войны — так сообщили в тамошнем ЗАГСе. В этом нет ничего необычного, принимая во внимание хаос, царивший в 1944–1945 годах. Но сестра Плессена вышла второй раз замуж в Берлине, и в этих документах снова появляется девичья фамилия Хельги Кайзер — Плессен. Так мы ее и нашли.

Это были факты, уже известные особой комиссии, но никогда не мешает освежить воспоминания.

— Теперь об этом письме, — Мона заглянула в свои записи, — и вообще о всех письмах. Из них следует, что у Франка Шталлера, сына Хельги Кайзер, было трое детей. Младшего звали Фердинандом, он умер при невыясненных обстоятельствах. Среднего зовут Ханнес, а его старшую сестру — Ида. Ханнесу сейчас около тридцати лет. По возрасту он — единственный, кто соответствует профилю преступника. Он знал всех жертв. И у него, возможно, был мотив.

— Или у его сестры, — вставил слово Фишер.

— Преступник — мужчина, — возразил Керн.

— Этого ты вообще не можешь знать.

— Нет, это мы знаем, — сказала Мона. — У нас есть свидетельница, которая видела, как совершались последние убийства, по крайней мере, кое-что видела. Патрик нашел эту свидетельницу, он говорил с ней. Ее зовут Ольга Вирмакова, она работала домохозяйкой у Плессенов. Она тоже находится здесь, для ее же безопасности, поскольку видела преступника. Он довольно молод. В этом нет никаких сомнений. Убийца — молодой мужчина.

— Однако этот Ханнес Шталлер… — перебил ее Фишер.

— Естественно, мы не знаем, был ли это он, — продолжила Мона. — Мы даже не знаем, где он сейчас. Но ясно одно: мы должны найти его и поговорить с ним. Мы также должны найти его мать, Сузанну Шталлер, потому что она тоже, вероятно, что-то знает. Проблема состоит в том, что мы не знаем, где она сейчас живет. Где находится ее сын Ханнес — тоже не знаем. Единственное, что мы о них знаем, — это то, что написано в письмах. А они датированы 1979 годом.