Подобные слухи, возможно, уходили корнями во времена Первой мировой, когда британская пропаганда утверждала, будто на немецких «фабриках трупов» перерабатывают погибших в боях солдат в глицерин и прочие продукты. Как и слухи о массовых убийствах электричеством в специальных лагерях, откуда поезда возвращаются пустыми, ложные и действительные подробности сливались воедино, способствуя ширившемуся ощущению проведения не имевшей прежде аналогов операции промышленного размаха. Похоронный юмор в особенности способствовал процессам усвоения и привыкания к ненормальности происходящего без полного принятия его как собственно факта. За счет легкомысленных ремарок люди старались переместить очевидное из реальности в область абсурда, если уж не притупить глубокое чувство внутреннего беспокойства.

На протяжении 1942 и 1943 гг. те немногие оставшиеся в рейхе евреи пребывали в еще большей изоляции, чем когда-либо прежде. Сегрегация на работе от «арийских» коллег, запрет на походы в магазины в удобное для всех время и вынужденное переселение в «еврейские» дома гарантировали, что евреи и неевреи почти совсем утратили точки для пересечения. Обратившаяся в католичество Эрна Беккер Коген оказалась вынужденной покинуть церковный хор из-за нежелания остальных его участников петь вместе с ней. Даже причащение превратилось в проблему, так как другие прихожане отказывались опускаться на колени рядом с евреями да и некоторые из священников избегали контактов. С введением желтой звезды кардинал Бертрам в письме кардиналу Фаульгаберу заявил, что у церкви есть куда более насущные вопросы, чем принявшие христианство евреи; словом, решения отдавались на откуп отдельным епархиям[536].

У протестантов только небольшие отделения Исповедующей церкви подтвердили право прихожан еврейской национальности посещать службы вместе с другими христианами, и Теофил Вурм, епископ Вюртемберга, направил несколько частных писем в адрес нацистского руководства в защиту 1100 евреев-христиан в своем диоцезе. В ноябре 1941 г. Геббельс читал одно из его посланий с предостережением, что меры против «неарийцев» играют на руку «Рузвельту и его сообщникам»; по всей вероятности, не забыв о слабых, но озвученных протестах Вурма против медицинских убийств, Геббельс усмотрел в епископе протестантский вариант Галена и подытожил: «Его письмо отправляется в корзину для бумаг». Другие личные обращения Вурма имели не больше успеха. В конечном счете шеф Имперской канцелярии Ламмерс от руки написал епископу записку, в которой велел «оставаться в установленных для вашей профессии границах и воздерживаться от заявлений по общим политическим вопросам». Вурм отступил. Нельзя не упомянуть еще двух протестантских епископов – Майзера в Баварии и Мараренса в Ганновере, державшихся особняком от неприкрыто нацистского и конформистского немецкого христианства. Однако ни один из них не последовал примеру Вурма. Даже если они и чурались маниакального расового антисемитизма нацистов, все три упомянутых выше епископа, как большинство протестантских пасторов вообще, оставались глубоко консервативными националистами и фактически поборниками антисемитизма, но несколько иного толка. Они по-прежнему связывали евреев с «безбожной» Веймарской республикой и считали меры нацистов по сокращению их влияния и «ариизацию» собственности вполне законными. Исповедующая церковь вообще не выступала против депортаций[537].

Если взять противоположный край протестантского спектра, члены Христианской церкви Германии наперегонки бросились клясться, что «разорвали все возможные узы общности с евреями-христианами» и деятельно поддерживали гонения на евреев. 17 декабря 1941 г. лидеры Христианской церкви Германии из Мекленбурга, Шлезвиг-Гольштейна, Любека, Саксонии, Гессен-Нассау и Тюрингии потребовали «изгнать евреев с немецкой земли» и вновь подтвердили, что «христиане еврейской национальности не имеют права принадлежать к церкви». Франц Тюгель, епископ Гамбурга, вступил в партию в 1931 г. и превратился в ведущего оратора на областных собраниях. И хотя к 1935 г. он начал дистанцироваться от Христианской церкви Германии, в качестве реакции на высылку евреев в ноябре Тюгель напомнил читателям:

За два дня до Рождества 1941 г. протестантская церковная канцелярия направила провинциальным приходам письма с открытым призывом к «высшим властям принять пристойные меры для отделения крещеных неарийцев от духовной жизни немецких прихожан»[538]. В берлинском Николасзее в день Рождества 1941 г. Йохен Клеппер не обнаружил «среди присутствовавших на службе ни одного еврея со звездой». Благодаря «арийскому» мужу его жена Иоганна освобождалась от ношения звезды, но послабление не распространялось на ее дочь Ренату, которая не осмелилась пойти в церковь вместе с матерью и отчимом. На протяжении службы Йохена и Иоганну поглощало «беспокойство, что нам не позволят принять причастие». Двумя месяцами ранее Клепперу пришлось вернуться в Берлин – его внезапно выгнали из вермахта из-за брака с еврейкой. В сентябре 1939 г. он пребывал в убеждении, что Германия ведет справедливую войну ради национальной самозащиты, но боялся за судьбу Иоганны и Ренаты. Не сомневавшийся в предстоящем ужесточении гонений против евреев из-за войны, он терзался виной, что отговорил их от эмиграции в Англию, пока была возможность. С началом депортации наступил момент для воплощения в жизнь его худших страхов[539].

В отчаянии Клеппер попытался ухватиться за оставшиеся связи среди политической верхушки и в марте 1942 г. отправил последние экземпляры отредактированной коллекции писем прусского «солдатского короля» Фридриха Вильгельма I министру внутренних дел Вильгельму Фрику как очень уместный подарок на день рождения, а заодно и в качестве напоминания об обещании Фрика помочь Ренате обойти общий запрет на выезд евреев в эмиграцию, введенный в октябре 1941 г. Прошло несколько месяцев, прежде чем Клеппер сумел выбить для Ренаты визу в нейтральную Швецию. В конечном итоге 5 декабря 1942 г. Клеппер получил ее и тотчас связался с британской миссией в Стокгольме в расчете на помощь квакеров Ренате в воссоединении с сестрой Бригиттой в Англии. К тому же он обратился к Фрику за необходимой выездной визой. Министр внутренних дел согласился принять его, от обещания не отрекся и продемонстрировал готовность посодействовать. Прямо в присутствии Клеппера он запустил в действие механизм для получения разрешения от Главного управления имперской безопасности. Окрыленный и встревоженный одновременно, Клеппер спросил хозяина кабинета, не поможет ли он уехать и жене. Явно возбужденный Фрик принялся измерять пол шагами, объясняя посетителю, что даже он более не властен защитить какого-то отдельного еврея. «Такие вещи по самой своей природе нельзя удержать в тайне. Дойдет до ушей фюрера, и будет большой шум». Фрик попробовал успокоить Клеппера, напомнив, что пока его жена под защитой брака с арийцем, но не стал скрывать: «Предпринимаются попытки введения принудительных разводов, после чего следует немедленная депортация еврейского партнера»[540].