Альянс стран оси вышел из зимнего кризиса 1941–1942 гг. преображенным, добавив себе в качестве действующего союзника Японию и приобретя официального врага в лице Соединенных Штатов. Дисбаланс в экономических ресурсах составлял 4:1 против гитлеровского рейха. Германия не могла надеяться на удачное завершение войны на истощение: этот непреложный урок она выучила во время Первой мировой. Пока три группы армий на Восточном фронте прилагали все силы для сдерживания наступательного порыва Красной армии, политическое руководство Третьего рейха проникалось осознанием тщетности самых действенных усилий в обороне – они не дадут выхода из стратегического тупика. Самое большее, на Восточном фронте удастся достичь равновесия, но баланс рано или поздно неминуемо начнет сдвигаться, причем не в пользу рейха[553].

Единственным поводом для стратегического оптимизма в Германии на заре 1942 г. служил дальневосточный союзник. Через день после налета на Тихоокеанский флот США в Пёрл-Харборе японцы развернули наступление на Гонконг. Островная колония британцев капитулировала в день Рождества 1941 г., и к тому времени японские армии успешно продвигались повсюду в Юго-Восточной Азии, завершив череду успехов 15 февраля 1942 г. взятием Сингапура[554]. Немецкое руководство осознало, что в свете такого расклада сил Соединенные Штаты и Британия окажутся не в состоянии начать вторжение в Западную Европу по крайней мере до осени, а то и вовсе до 1943 г. Пусть в долгосрочной перспективе включение в игру Японии и Соединенных Штатов сулило больше риска, в краткосрочной оно дало возможность Германии выиграть жизненно важное в момент острого кризиса время. С точки зрения Гитлера, Соединенные Штаты опосредованно включились в войну еще в сентябре, когда Рузвельт поручил ВМФ США охрану от немецких подводных лодок караванов судов с военными материалами, поставляемыми по условиям ленд-лиза в Британию. В ноябре американский президент распространил действие ленд-лиза и на Советский Союз. Нападение японцев на Пёрл-Харбор давало огромный выигрыш Германии, поскольку отныне Тихий океан обещал поглотить львиную долю американских ресурсов, отвлекая их от Европы[555].

Не вполне ясно, почему Гитлер счел необходимым сам объявить войну Соединенным Штатам 11 декабря. 75 % американцев по-прежнему не желали вступления страны в европейский конфликт. Гитлер явно облегчил Рузвельту решение внутриполитических задач страны. Япония не сделала подобных заявлений о переходе к враждебным действиям против Советского Союза, хотя, поступи она так в декабре 1941 г., Сталин мог бы и не решиться перебросить дивизии из Сибири в западном направлении для обороны Москвы[556]. Гитлер признавался Геббельсу, что испытал огромное удовлетворение от возможности принятия важнейшего решения взять инициативу на себя, чего британцы и французы его лишили, объявив 3 сентября 1939 г. войну Германии. Странное эмоциональное откровение, особенно если учесть тот факт, насколько хорошо вписывалось объявление французскими и британскими лидерами войны рейху в заявления нацистского руководства о чисто оборонительном характере его действий. Официальный вызов Америке представлял собой ненужный акт – провокацию, ветром развеивавшую все прежние предосторожности. Нельзя назвать совпадением то, что, перестав лишь грозить крутыми мерами против евреев в Европе с целью сдержать «поджигателей войны» в Америке, Гитлер именно тогда санкционировал первые депортации немецких евреев. Никакой деэскалации, никаких переговоров и договоров. И снова Соединенные Штаты, Британия и Россия (СССР) выстраивались единым фронтом против Германии, точь-в-точь как в 1917 г.[557]. Если суть политической карьеры Гитлера заключалась в том, чтобы переиграть Первую мировую и попробовать на сей раз выйти победителем, тогда он получил «свою мировую войну».

Немецкое руководство отчаянно нуждалось в пересмотре военной стратегии. Кажущаяся непобедимость и невероятные успехи войск рейха, количественно и качественно уступавших противнику в летних кампаниях 1940 и 1941 гг., опирались на стратегическую внезапность. Воссоздать такие же условия теперь практически не представлялось возможным. К началу 1942 г. в немецкой военной разведке и в Генеральном штабе сухопутных войск осознали, насколько серьезно недооценили советскую военно-промышленную мощь, а также поняли, что для второй кампании на востоке потребуется тотальная мобилизация всех экономических и военных ресурсов на уровне, обычно ассоциирующемся с понятием «война на истощение». Изменить подход предстояло и военно-морскому флоту, переключившись на Восточном фронте в фазу сдерживания ради развертывания во взаимодействии с Японией глобальной кампании в небе и на воде, бросив вызов господству британцев и американцев в Средиземноморье, Красном море, Индийском и Атлантическом океанах. В то время как Гитлер сосредоточился на стратегических моментах, другие члены высшего немецкого руководства занимались делами приземленными: поиском рабочих рук, продовольствия, угля, стали – всего потребного для материализации нового наступления[558].

В результате завоевания высокоразвитых промышленных стран Западной Европы Германия получила серьезные возможности вырваться из предвоенной нужды и превратиться в военно-промышленную сверхдержаву. За исключением Соединенных Штатов, все противники в войне располагали ограниченными ресурсами. Если говорить о положении дел у немецкой стороны, необходимых запасов остро не хватало, а производственный потенциал перераспределялся в соответствии с тем, где судьба хватала Германию за горло. Высококвалифицированные рабочие тасовались между армией и тылом: большую часть задействованного в операции «Барбаросса» оружия изготовили солдаты, демобилизованные после победы в 1940 г., но их же вновь пришлось призвать под знамена через год. Предполагалось, что к концу 1941 г. они опять вернутся к станкам создавать матчасть для кампании против Британии в 1942 г. Вместо этого люди безнадежно проигрывали бои обморожению на Восточном фронте. Серьезно нарастить военное производство в тылу представлялось возможным только за счет притока рабочих рук из какого-то другого источника[559].