о Ильдерим, — задумчиво сказала я. — Вот разве что те, кто от этой воды станет мужчинами, удивятся цвету своего вновь обретенного достоинства…

— Возможно, ты прав, о Хасан, — согласился Ильдерим. — В таком случае, придется продать остаток воды евнуху-негру, который не заметит такого надувательства.

Мы осторожно перелили воду в чернильницу и опять подвесили ее к поясу Ильдерима.

— Если мы немедленно тронемся в путь, то еще до полуночи будем у мага аль-Мавасифа, — сказал Ильдерим.

— Ну так едем, о Ильдерим! — воскликнула я.

И мы поехали.

Я сильно опасалась, что вот сейчас из-за какой-нибудь тучи появится джинния Азиза со своей неуемной любовью. Но Аллах уберег нас — мы благополучно добрались до жилища мага, и я, не избалованная за последние две недели благополучием, даже удивилась такой неожиданной милости Аллаха.

Маг и огнепоклонник вышел к нам, держась прямо, словно молодой кипарис, и было это не потому, что аль-Мавасиф был юн годами или же полон царственного достоинства. Совсем наоборот — ничего подобного в нем не было. А просто он носил тюрбан изумительной величины и, пожалуй, немалого веса. Если бы он в этом великолепном тюрбане хоть немного покачнулся, то тюрбан бы перевесил и маг полетел вверх тормашками.

По воле Аллаха, все его величие заключалось в этом тюрбане. Ибо дальнейшие события о величии не свидетельствовали. И если бы не помощь Ильдерима, все кончилось бы неудачей. Впрочем, помощь эта привела меня в ярость…

Сперва аль-Мавасиф приветствовал Ильдерима, а Ильдерим — аль-Мавасифа, и было это длительно и витиевато. Затем Ильдерим долго вручал магу те деньги, которые заработал на воде из источника Мужчин. И это сопровождалось изъявлениями всяческой дружбы и преданности, как будто не купец возвращал долг магу, а два государя заключали дружественный договор. И, наконец, дошло и до меня.

— Вот этот юноша, о аль-Мавасиф, тоже нуждается в перстне, ибо и его преследует своей любовью джинния, — сказал Ильдерим, выводя меня вперед. — Но это дитя, подобное обрезку месяца, тоже хотело бы получить перстень в долг.

— О Аллах, каких гостей ты мне посылаешь! — запричитал маг. — Воистину, наступил год долгов и должников, и никто не хочет платить сразу и без рассуждений! А ведь мой труд таков, что измерить его в динарах и дирхемах вообще невозможно! Порой для простенького заклинания мне требуются драгоценные благовония, одна горсть которых стоит горсти бадахшанских рубинов! До чего же оскудели правоверные, о Аллах! И не только простые смертные, вроде тебя, о Ильдерим, — недавно даже мой собрат по магическому искусству пытался получить у меня один талисман совсем без платы, утверждая, что талисман нужен ему для торжества справедливости! И он прислал ко мне гонцами подвластных ему духов, и я назвал цену талисмана, и оказалось, что он столько не может дать, и мы поторговались немного, и его гонцы улетели, а я остался оплакивать былое могущество магов — ибо когда же раньше магу недоставало денег для покупки талисмана?!

— Каменного талисмана царицы Балкис?! — выпалила я, не подумав ни секунды.

— Каменного талисмана царицы Балкис, о юноша, — подтвердил маг. — А откуда ты, ради Аллаха, знаешь о нем?

Не зная, что ответить, я с мольбой посмотрела на Ильдерима.

— Воистину, ты поторопился, о Хасан, — сказал Ильдерим. — О каменном талисмане мы хотели повести речь завтра, достигнув договоренности в деле о перстне. Но, может быть, лучше нам и о перстне поговорить завтра? А сейчас время совершить молитву и лечь спать.

— Ты прав, о Ильдерим, — согласилась я, — но только в безопасности ли мы здесь от происков Азизы?

— Оставь тревогу, о юноша! — с гордостью сказал маг. — Ты здесь находишься под защитой могущественных талисманов, и над каждым порогом я прочту заклинания, а плату за них мы прибавим к плате за перстень.

— Никаких заклинаний этот старый скупердяй читать не станет, а деньги с нас сдерет! — сердито воскликнул Ильдерим, когда нас после скромного ужина и молитвы отвели в предназначенное нам помещение. — Эта его лачуга хранит в себе столько всякого колдовского добра, что заклинания уже ни к чему. Его талисманы все ифриты за версту облетают. И надо же было тому случиться, чтобы он унаследовал всю сокровищницу своего учителя, не унаследовав его благородного нрава и прочих достоинств! Наложить заклятие на перстень аль-Мавасиф еще может, и сладить с загулявшим маридом тоже, но сам он никогда не составит настоящего талисмана.

— Ты разве знаешь магию, о Ильдерим? — спросила я, укладываясь на ковер. — Ты же простой купец.

— Если уж талисманами торгуют, то я должен знать их цены и свойства, — объяснил Ильдерим. — Все, что становится товаром, бывает для меня интересно, и я стараюсь узнать о товаре побольше. Как знать, может, по милости Аллаха я на старости лет буду торговать именно талисманами? Однако, скажи мне, о Хасан, что это за каменный талисман царицы Балкис и зачем он тебе вдруг понадобился? Имей в виду, что даже если старый грешник согласится изготовить тебе перстень в долг, то с талисманом это не получится. И подумай хорошенько, что для тебя важнее.

— Важнее всего на свете для меня каменный талисман, о Ильдерим, — сказала я, — и я готов выкупить его своей кровью. Так что придется мне, видно, избавляться от Азизы с ее любовью каким-то иным путем, лишь бы только заполучить талисман.

— Для чего он нужен? — спросил Ильдерим, ложась со мной рядом.

— Этот талисман должен спасти жизнь ребенка, о Ильдерим. А ребенок — сын моего брата, — честно ответила я. — И если в миг появления ребенка на свет рядом не будет этого талисмана, то ребенок погибнет, а это единственное дитя брата.

— Почему же у него не может быть других детей?

— Его убили, о Ильдерим. И я должен спасти его кровь…

— Клянусь Аллахом, о Хасан, я помогу тебе в этом деле! — воскликнул Ильдерим и хлопнул меня по плечу. — Если ты таков юношей, то каков же ты будешь, когда станешь мужчиной и у тебя вырастет борода?! Подобных тебе цари приберегают на случай опасности! Вот только упрям ты не в меру и норовишь, чтобы последнее слово всегда оставалось за тобой.

— Но если именно я сказал последние стихи? — вспыхнула я. — И именно я предупредил тебя, что разъяренные мужья прибегут на базар бить того купца, что сделал их евнухов мужчинами? Я говорил тебе об этом, но ты и слушать не желал! А когда выясняется, что я был прав, ты сразу же придумываешь какое-то мое упрямство и упрекаешь меня в собственных грехах!

— Во первых, о Хасан, последние стихи там, на ристалище,