Кука принялся ругаться, что Эдин, вишь ты, изволит опаздывать. Воистину королевские замашки! Когда он, наконец, умолк, увлекшись работой, Дик, сидевший на скамеечке в ногах у Эдина, пропел, хитро поглядывая:

— Эй, а ну-ка прекрати! — рассердился Кука. — И ладно бы еще хорошие стихи получались, а то рифмоплетствуешь невесть что!

— Чем плох стишок? — примиряюще улыбнулся Эдин.

— Чем-чем, — вскипел Кука, — еще один умник! У тебя забыли спросить, фехтовальщик, какие должны быть стихи! Сиди спокойно! Еще дойдет до принца…

— Все ладно, кабы он не услышал, — тихо заметил Слен, показав глазами на потолок.

Эдин, не решившись говорить и тем самым мешать Куке, так же глазами спросил — кто?

— Тут еще один шут есть, — пояснил Глен. — Призрак. Распевает иногда песенки, слышал ведь?

Вот так да! Голосок под потолком! А Эдин ведь уже решил, что это Кука пел, не разжимая губ, бывают такие умельцы. А тут шут-призрак…

— Наш Гарт ему высокую джубаранскую поэзию читает, — со смешком пояснил Глен. — Так призрак ее повторять не желает. А то, что Дик сочиняет иногда, ему нравится…

Завтракать Эдина посадили за стол напротив королевского, в кресло, которое выглядело почти королевским, и накрыт стол был соответственно. Рядом расселись шуты и кое-кто из вчерашней свиты Эдина, в основном молодые пажи. И Рай, разумеется. Устремленный на него взгляд одной из дам за столом, из ближнего окружения королевы, обжигал негодованием. Графиня Диндари?..

Эдин незаметно толкнул Рая кулаком.

— Иди отсюда, прекрати злить родственников.

— Сам знаю, что делать! — огрызнулся Рай. — Сейчас праздник, мне никто не запретит сесть, где хочу…

А Аллиель опять не было.

Как ни странно, новость о том, что у маркграфа Сарталя есть дочь-циркачка и она выходит замуж за благородного дворянина, уже вовсю обсуждалась за королевским завтраком.

— Как замечательно! Здесь все-таки будет необыкновенная свадьба! — не удержалась принцесса Ильяра.

— Свадьба будет самая обыкновенная, — возразила королева Астинна. — Просто венчание в Храме. Дочери маркграфа и ее мужа даже не будет на свадебном пиру, ведь он дается в честь графа Бьяри и его новой графини.

— Как жаль! Но почему венчание здесь, в замке?

— Потому что маркграф попросил об этом его величество.

— Это все так забавно!

Им было забавно.

— Ну, надо же! Признавать дочь-циркачку так напоказ! Если бы мой супруг… — верещала какая-то дама преклонных лет.

— Ах, миледи, не факт, что нашим мужьям некого признать! Просто лорд Верк не стесняется.

— Несчастная маркграфиня. Она ведь сама доброта и кротость…

— Ха! Сделать, а потом стесняться? Разве не достойней делать, а потом не стесняться?

— У маркграфа Сарталя всегда был такой характер…

— Его леди удивительная женщина…

Астинна сообщила:

— Я пригласила дочь маркграфа и ее супруга на наш полуденный чай! Мы с ней познакомимся!

— Как интересно! Прекрасная мысль, ваше величество… — оживились дамы и фрейлины, начиная с леди Калани.

Ого, подумал Эдин. Как-то сестренка справится?..

Впрочем, как-нибудь справится. А потом они с Якобом уедут, и все.

То и дело кто-нибудь за королевским столом изрекал какую-нибудь глупость, на которую Кука немедля отвечал.

— Как же так, — спросил кто-то из вельмож, глядя на Эдина, — циркачка выйдет за благородного. Одной циркачкой станет меньше. Что же делать? — это явно было подначка для короля-шута.

— Дело ясное, господа, — ответил Кука. — Надо женить другого благородного на циркачке и отправить в цирк! Равновесие превыше всего! — при этом он выразительно посмотрел на барона Лажана, рукав которого вновь украшала пестрая повязка шутовского управителя, и которому следовало бы сесть за шутовской стол, но он предпочел этого не делать.

Кстати, повязка на рукаве барона почему-то стала вдвое уже — как тесемочка.

На лице барона появилось раздражение и работа мысли, но ответил принц.

— Отчего же нет. И мы тут видим еще одного благородного, которому общество шутов нравится намного больше нашего. Правда, лорд Рай?

— Боюсь, не справлюсь, ваше высочество, — учтиво ответил Рай, — мой характер все знают, я больше сижу молча, рта стараюсь не раскрывать…

Выпад в сторону принца был слишком очевиден, и в то же время изящно тонок — даже Кука одобрительно фыркнул, очень тихо, впрочем.

— А почему это его шутовское величество помалкивает, а ты, Кука, за него отдуваешься? — поинтересовался король. — Глядите, вот поменяю вас местами!

— Никак нельзя, ваше величество, — тут же отозвался Кука, — это все равно что поменять местами вас и первого министра.

Замечание короля было справедливо, Эдин не отрабатывал роль и на медяк, но… Слишком много смятения было в его душе, не шутилось. Граф — умирает? Аллиель, Милда, Якоб, Вудуду наконец…

Веселый королевский завтрак!

Этот день, второй день праздника, ещё назывался Днем Прощения. Он не был перегружен событиями — надо же королю и его ближним отдохнуть после славной охоты. Праздничная обязанность нашлась только Эдину: он опять, разодетый и в соломенной короне, проехал все на той же коняшке по улицам до площади. Теперь в него не бросали яблоками, он сам вез корзину, в которой лежали семь крупных яблок. Свита короля-шута на этот раз собралась вдвое меньшая, но Рай поехал, как же без него. И Кука тоже, гарцевал на приличных размеров кобыле, возможно, для контраста: большой Эдин на маленькой коняшке, а маленький Кука на большой. Надо сказать, Кука отлично справлялся со своей лошадью — еще один повод подивиться способностям маленького человечка.

Как и вчера, улицы запрудила гомонящая толпа, с разных сторон неслась музыка и вкусно пахло печеным и жареным. А вот площадь оказалась оцепленной стражей. Туда вывели узников из городской тюрьмы, человек двести, у каждого было железное кольцо на шее, с продетой в петли толстой веревкой — получается, все эти несчастные были связаны вместе. И семеро из них должны были сегодня получить полное прощение и свободу — вдобавок к яблоку, врученному королем-шутом. Тоже древний обычай.

— Эй, король! Выбери меня! — взвизгнула рослая молодайка и получила от стражника пинок в спину.

— Меня, меня! — тут же закричали со всех сторон.