— Да, конечно, — пытаясь собраться, ответил Толик, переживший за краткий миг, прошедший с прикосновения рукой к его плечу до осмысления, что это всего лишь служащий кафе, настоящий шквал неприятных эмоций.

Он вынул из заднего кармана джинсов кошелек, достал деньги, заплатив еще за два часа. Администратор поблагодарил его и поинтересовался, может ли он чем-нибудь еще помочь, на что получил отрицательный ответ.

3

За дополнительно оплаченное время Толик нашел всего один материал, который подходил под его ситуацию. Последователи некоего посланника веры по имени Артемиус, жившего и проповедовавшего в I веке нашей эры, описывали, пытаясь подражать старорусскому языку, принцип троицы. «Ежели трижды отроку будет дан знак не совершать деяние или прекратить бездействие, то сие есть знаки свыше. И коли отрок, а также муж, жена не примут знаки по непонятливости али по нраву упрямому, то сие человеки не смогут возвратить содеянного вспять, а возвратив, не смогут снять грех с души», — было написано в одном из посланий Артемиуса.

Прочитав текст, мужчина откинулся на спинку компьютерного стула, на котором сидел. В голову пришла неуместная в данной ситуации мысль: «Почему в интернет-кафе, где все выполнено, в подчеркнуто японском минималистском стиле, стоят такие стулья на колесиках?» Скорее не думая ни о чем, чем решая заданные вопросы, Толик посмотрел на потолок. В этот момент он ощутил свое одиночество настолько остро, что не смог подавить вырвавшийся из горла жалкий стон. Почему-то араб за соседним столиком встал и пошел в сторону администратора, он был взволнован, даже напуган. Толик же простонал вновь, не обращая внимания на происходящее вокруг. От обострившегося чувства одиночества он увидел страх. Да-да, именно. Он узрел его в виде бездонно-ночного черного неба, с сияющими звездами на нем. Это небо словно кричало, что он Ничто, имеющее начало и конец, как и все его мечты о славе, деньгах, памяти потомков, способной продлить его жизнь после жизни. И вот у этого Ничто есть душа, которую он продал, сам того не заметив, в погоне за благами цивилизации, торопясь получить общественное признание, которое так трудно заработать и ничтожно легко потерять. Млечный Путь, который Толик увидел перед собой, сидя с закрытыми глазами и откинув голову на спинку стула, мягко, но вместе с тем жестоко объяснял, что, несмотря на пустоту его, Толик, бытия, он лишился большой части единственного стоящего, составлявшего его нутро. Он лишился души. И когда Толик готов был снова взвыть от осознания потери и безысходности, его привел в чувство голос администратора:

— Вам плохо?!

В тоне работника кафе не чувствовалась тревога за самочувствие клиента, хоть он и старался продемонстрировать именно ее. В его вопросе было больше: «Почему бы вам не уйти из нашего заведения, уж тем более, если вам нехорошо?»

— Вам плохо?! Вызвать врача? — повторил администратор, и Толик открыл глаза, посмотрев на него.

— Все нормально. Я хочу уйти.

— Будем рады видеть вас снова в нашем заведении, — привычно улыбнувшись, отозвался работник кафе.

— И я буду рад, — вставая из-за стола, оставляя еду, произнес Анатолий, чувствуя, что больше никогда не вернется в это место.

Прежде чем уйти, он прошел в туалет, умылся, посмотрел на себя в зеркало. Лицо в щетине, глаза красные, больные. Приникнув губами к крану, он стал жадно пить холодную воду, ощущая, как свежесть изнутри расползается по всему телу, прогоняя истому, а вместе с ней мысли о безвыходности его положения. «Даже если вас съели, у вас есть два выхода», — вспомнил он прочитанную где-то фразу, и на его лице появилось подобие улыбки. Стараясь удержать этот призрак веселья на губах как можно дольше, Толик вышел из туалета, прошел через кафе, шагнул на улицу.

Его сразу окутал горячий летний воздух большого города. От асфальта поднималось прозрачно-водянистое марево, искажая перспективу горизонта. Служащие, вынужденные носить костюмы, а некоторые «тройки», напоминали уставших от жизни в вечной смерти привидений, настолько вялыми и, казалось, бесцельными они выглядели. От проезжавших одна за другой машин шел запах. Над их нагретыми лучами остовами, как и над землей, поднимался раскаленный воздух. Нескончаемый гул и спешка делали жару еще невыносимее. Проходивший мимо Толика, все еще стоящего на крыльце интернет-кафе, парень, с пробками в мочках ушей, деревянными браслетами на запястьях и парой одиноких дредов в длинных волосах неопределенного цвета, открыл полулитровую бутылку газированной воды и вылил пузырящееся содержимое себе на голову. К сонму запахов примешался чуть уловимый дух кальцинированной соды и йода.

Толик пошел к станции метро. Страшная мысль, обряженная в маску «выход из сложившейся ситуации», пришла в его голову: «Я должен найти Ивана и узнать, помог ли он умереть Сергею. Если помог, то что изменилось в жизни его близких. Вдруг Сергей оказался прав, и другого выхода спасти любимых и родных, кроме как смерть, не существует. А если так, то, пока есть возможность, я могу попытаться уничтожить осиное гнездо, начав с шефа». Вспомнив прохладный сумрак кабинета директора рекламного агентства, мужчина не испытал ничего, кроме злобы и решимости человека, которого загнали в угол.

Сжимая пальцы правой руки в левой и иногда закусывая нижнюю губу, он ехал в место, где, как ему казалось, думать о душе будет легче. Он вспоминал, как впервые нашел его. На улице с тем же названием, что существует в Оренбурге, на улице «Спартаковской». Он набрел на нее случайно, повернув налево от Казанского вокзала в самые первые дни своего пребывания в Москве. Пройдя минут десять, наслаждаясь спокойствием широкой дороги, не заставленной рядами тоскующих в пробках автомобилей, он вышел к ней. На подходе, подслушал разговор двух бабок. Дескать, сюда сам Пушкин захаживал в свой век, а теперь они.

Толик вышел на нужной станции, поднялся на поверхность. Церковь, показавшуюся в тот первый раз по-настоящему родной, он увидел сразу. «Если и думать о душе, то здесь», — переходя улицу, решил он. В запасе у него оставалось минут сорок, даже час.

4

Лидия Павловна Бурухина до конца своих дней вспоминала тот день, когда она решила, по обыкновению, зайти после работы в церковь. Она мыла полы в магазинах, занимавших первый этаж одного из домов по улице Спартаковской. В свои шестьдесят она продолжала трудиться не от здорово живешь, а по нужде. Оставшаяся одна, без сына, погибшего во время войны в Афганистане, и лишившись мужа, тихо умершего во сне в пятьдесят семь лет, она с завидным упорством и поражающей работоспособностью принялась бороться с нищетой. Она не желала, чтобы ее дом превратился в пропахший стариковским запахом сарай с увядшими обоями, треснутой побелкой и пожелтевшей от времени сантехникой, которой пользуется раз в месяц, да и то с помощью социального работника, она — немощная старуха. Именно такая метаморфоза произошла с некоторыми ее подругами-пенсионерками, предпочитавшими жить на пособие от государства. Лидия Павловна трудилась в разных местах и разными способами зарабатывала деньги, но самыми любимыми были: распространение косметики через каталоги и мытье полов в магазинах на Спартаковской. С кремами, парфюмом, помадами и прочей продукцией американской компании в ее жизни появилась хорошоналаженная сеть потребителей и партнеров, приносивших порядочные проценты. Техничкой же пенсионерка подрабатывала для души. Не в том смысле, что пройтись шваброй по плитке затоптанного пола было делом успокаивающим и богоугодным, а в том понимании, что после того, как выжатая тряпка отправлялась ночевать на батарею в кладовке, Лидия Павловна шла в церковь.