Брат Феодора, святой Иосиф Исповедник, который был монахом, как и он, а затем архиепископом в Фессалониках, сочинил панегирик святому мученику Деметрию и святому Лазарю. Навкратий, первый преемник Феодора в должности игумена Студийского монастыря, написал длинное послание, направленное всем студийским монахам; оно содержало краткое жизнеописание знаменитого настоятеля, утрату которого он оплакивал. Житие доблестного исповедника веры было написано немного позже, примерно в середине IX века, одним из его учеников, монахом Михаилом.

Патриарх Мефодий, бывший монах монастыря Хенолаккос, написал много житийных сочинений; ему приписывают панегирик в честь святого Дионисия Ареопагита, житие и сборник рассказов о чудесах святого Николая, епископа Мир Ликийских, житие святого Феофана летописца и его жены.

Преемник Мефодия, святой Игнатий, тоже имел биографа из числа своих современников, «философа» Никиту Давида, который родился в Константинополе; возможно, это тот Никита Давид, который стал епископом Пафлагонии и поэтому получил прозвище Пафлагон. Кроме «Жития Игнатия», своего самого значительного произведения, Никита сочинил много речей о жизни святых. От него остались панегирики в честь каждого из двенадцати апостолов, святой Анастасии, святой Феклы, святого евангелиста Марка, святых Косьмы и Дамиана Бессребреников, святого Евстафия и его товарищей, святого мученика Иакинфа, святых архангелов Михаила и Гавриила. Аллаций приписывает ему еще панегирик в честь святого Феодора, другой панегирик в честь святого Пантелеймона и третий в честь святых Кирика и Иулитты.

Несомненно, у этого множества сочинений монастырского происхождения – бесед и защитительных речей на богословские темы, летописей, благочестивых жизнеописаний, этих ценнейших материалов и важных справочных источников для окончательного установления исторической истины, не следует искать совершенства формы, которое было у древнегреческих классиков. Однако следует знать, что большинство этих литературных произведений, и в первую очередь жития святых, по замыслу, композиции и стилю намного превосходят подобные им западные средневековые сочинения. Византийские монахи так же, как латинские, брались за перо не для развлечения, не ради одного удовольствия писать. Но среди них, кажется, было больше мощных и развитых умов, любознательных, бодрых, проницательных, еще вскормленных сутью произведений античных писателей, с редкой чувствительностью ко всем впечатлениям, широко открытых для всего красивого, благородного и великодушного, весьма заботливо избегавших всего, что могло бы показаться причудой или отсутствием меры, всего, что легко граничит со смешным и вызывает улыбку. Хотя писатели-монахи не всегда отличались высоким интеллектом, они, от природы обладая верным вкусом, всегда умели сохранять ясность изложения, красоту, ясность и простоту языка. Вероятно, иногда их можно упрекнуть в том, что сейчас называют некритическим отношением к истории: они очень доверчиво относились к благочестивым легендам, изящным и добрым или чудовищным и ужасным, и охотно, с большим числом подробностей, пересказывали то, что могло заинтересовать и главным образом сделать лучше тех, для кого они писали, – монахов и набожных мирян. Их творчество было популяризаторским и просветительским; их сочинения можно назвать иллюстрированной общедоступной историей церкви.

Но сочинения по богословию и аскетизму, а также исторические труды и жития не исчерпывали всю интеллектуальную деятельность византийских монахов. Греческая поэзия благодаря им пополнилась выдающимися сочинениями, которые могут соперничать с прекраснейшими произведениями древней классической поэзии, но главным вкладом монахов в нее стали новые поэтические приемы, приспособленные к новым потребностям. Эти приемы позволили им создать большой ряд ни с чем не сравнимых по яркости произведений, таких совершенных, что современникам казалось, будто эти сочинения могли быть даны нам только с небес. «После четырех столетий кровопролитной борьбы религия Христа созрела для всех видов славы – поднялась и на кафедры красноречия, и на трон цезарей. Пусть же теперь она завладеет и лирой и воспоет свою победу».

Христианская поэзия не ждала победы христианства, чтобы появиться на свет. В Горнице из уст Спасителя уже звучал евхаристический гимн. В Иерусалимском храме и возле колыбели Предтечи Симеон, Захария и сама Мария впервые пропели новые гимны. Кроме того, у церкви есть ее официальная, употребляемая в литургии поэзия. А разве истинная поэзия не та, которую поют, которая дает голос толпе и возрождает в облагороженном виде древний союз гимна и жертвоприношения, лиры и алтаря?

Самым древним сборником гимнов христианской церкви, очевидно, была Книга Псалмов. Верующие находили в них не только предсказания о Христе, о его страданиях, его смерти и воскресении, но и выражение страстной и нежной молитвы, преклонения, благодарности, а также горячей просьбы и вообще всех чувств и желаний христианской души. Святой Павел велел верующим петь вместе с гимнами нового закона псалмы Израиля. Именно так древняя еврейская поэзия после того, как сотни лет звучала под крышами портиков Иерусалимского храма, после того, как утешала пленников на берегах вавилонских рек, обрела предназначение звучать до конца времен на собраниях верующих. С первых веков Псалтырь стала главной книгой для монахов, и в «Типиконе» святого Саввы есть требование принимать в монахи лишь тех, кто уже знает наизусть всю Псалтырь.

К этому первому сборнику литургической поэзии, которую церковь приспособила для себя с самого своего возникновения, она вскоре добавила другой. В него входили многие песнопения Моисея и пророков, а также песнь Марии, матери Спасителя. Из Ветхого Завета в него вошли:

песнь Моисея после перехода через Красное море (Исход, XV);

песнь из Второзакония (XXII);

молитва и благодарственная песнь Исайи (XXV);

песнь Ионы (II);

песнь Азарии в печи (Даниил, III, 22–45);

хвалебная песнь трех евреев (Даниил, 52–91);

из Нового Завета – песнь Пресвятой Девы (Лука, I, 46–55).

Этим девяти гимнам, которыми пользовалась первоначальная церковь, видимо, позже соответствовали тоже девять од, из которых были составлены каноны греческой церкви. Но греческая церковная поэзия, развиваясь, вовсе не ограничивала себя формой канона: первым ее творением был литургический приветственный возглас. И действительно, святой Павел желал, чтобы песнопения, гимны и духовные «оды» христиан были подобны крикам, идущим от сердца, порывам горячей признательности, чтобы в них радостно звучало «святое опьянение, сдержанное изяществом». Сам он «дал образец этого в своих возгласах-приветствиях, обращенных к Господу Иисусу, в славословиях и приветствиях, которыми наполнены его послания. Часто в его письмах тон, изменяясь, резко повышается, «ритм ускоряется, делается гармоничнее и становится почти лирическим», стиль становится таким, как у оды, и читатель как будто внезапно слышит эпод литургического хора или строфу из гимна, который поют в церквях.

Среди этих первоначальных гимнов, отражавших в себе все самое наивное и дружеское в добросердечии и простоте рождавшегося христианства, в первый ряд нужно поместить еврейские богослужебные возгласы; это самые древние и самые популярные формулы в христианской литургии. Это «Осанна!» – возглас иерусалимских детей, звучавший уже во время мученичества святого Иакова, брата Господа. Это «Аминь!» – возглас, который множество раз люди слышали из уст Спасителя, который множество раз повторял Израиль от горы Хорив до внешнего двора Храма, первое и последнее слово пророчеств об Апокалипсисе, первое и последнее слово благословений и проклятий, прощание мучеников, слово веры, которое на берегах Нила повторяли до десяти раз во время посвящения. Это крик мольбы и надежды, который издавала тысячей голосов толпа; это само Слово, которое в Апокалипсисе названо вечным «Аминь», безошибочным и творящим утверждением.