— Сколько всё это будет стоить налогоплательщику, сенатор?

Другие члены Сената улыбнулись, когда Флетчер ответил, согласно ритуалу:

— Всё это покрывается бюджетом, Джек, и это было в нашей платформе перед последними выборами.

Джек улыбнулся, и лидер большинства произнёс:

— Пункт номер два — кандидаты на будущих выборах.

Флетчер собирался тихо уйти в разгар дискуссии, но он, как и все, был удивлён, когда Кен заявил:

— Я вынужден с сожалением известить моих коллег, что не собираюсь выставлять свою кандидатуру на будущих выборах.

Полусонное собрание внезапно взорвалось вопросами: «Почему?» и «Кто?». Кен поднял руку.

— Я не должен вам объяснять, почему я чувствую, что мне пришла пора уйти в отставку.

Флетчер понял, что немедленным следствием решения Кена было то, что у него теперь есть все шансы стать лидером большинства. Когда было названо его имя, Флетчер ясно дал понять, что он будет выставлять свою кандидатуру для перевыборов. Он выскользнул из зала, когда Джек Суэйлз начал речь, объяснявшую, что его долг — баллотироваться в возрасте восьмидесяти двух лет.

Флетчер поехал в больницу и, не дожидаясь лифта, взбежал по лестнице на третий этаж. В палате Гарри излагал свои взгляды на импичмент перед публикой, состоявшей из двух человек. Когда он вошёл в палату, Марта и Энни повернулись к нему.

— На собрании случилось что-нибудь, что я должен знать? — спросил Гарри.

— Кен Страттон не будет выставлять свою кандидатуру на следующих выборах.

— Нет ничего удивительного. Элли уже давно больна, а она — единственное, что ему дороже, чем партия. Но это значит, что если мы останемся в Сенате, вы будете следующим лидером большинства.

— Как насчёт Джека Суэйлза? Не станет ли он претендовать на этот пост как принадлежащий ему по праву старшинства?

— В политике ничто никому не принадлежит по праву, — сказал Гарри. — Во всяком случае, я думаю, другие члены Сената его не поддержат. Но не тратьте времени на разговоры со мной; я знаю, что вам нужно лететь в Вашингтон на встречу с Алом Брубейкером. Скажите: когда вы собираетесь вернуться?

— Завтра утром, — ответил Флетчер. — Мы только останемся на ночь.

— Так загляните ко мне на пути из аэропорта. Я хочу узнать, зачем вы были нужны Брубейкеру, и передайте ему от меня привет, потому что он был лучшим председателем партии за много лет. И спросите его, получил ли он моё письмо.

— Ваше письмо?

— Просто спросите, получил ли он его.

— Я думаю, он выгладит гораздо лучше, — отметил Флетчер, когда Энни везла его в аэропорт.

— Да, — согласилась Энни. — И Марте сказали, что его даже могут выписать из больницы на будущей неделе — только, конечно, если он обещает не очень себя утомлять.

— Он обещает. Но благодари Бога, что выборы состоятся только через десять месяцев.

Самолёт в Вашингтон вылетел с пятнадцатиминутным опозданием, но, когда он приземлился, у Флетчера оставалось достаточно времени, чтобы остановиться в отеле «Уиллард» и принять душ — и к восьми часам приехать в Джорджтаун.

Приехав в отель, Флетчер сразу же спросил портье, сколько нужно времени, чтобы добраться до Джорджтауна.

— Десять-пятнадцать минут, — ответил тот.

— Тогда закажите мне такси на без четверти восемь.

Энни приняла душ и переоделась, а Флетчер расхаживал по номеру, поминутно глядя на часы. Без девяти минут восемь он открыл для своей жены дверцу такси.

— Мне нужно быть в Джорджтауне, улица N, дом 3038, — он посмотрел на часы, — через девять минут.

— Нет, — возразила Энни. — Если Дженни Брубейкер — такая же, как я, она будет только благодарна, если мы на несколько минут опоздаем.

Таксист сумел добраться до дома председателя партии в две минуты девятого.

— Рад снова вас видеть, Флетчер, — сказал Ал Брубейкер, открывая парадную дверь. — А вы — Энни? Мы, кажется, с вами не встречались, но я знаю о вашей работе для нашей партии.

— Для партии? — спросила Энни.

— Разве вы — не член Хартфордского школьного совета и больничного комитета?

— Да. Но я всегда думала, что работаю не для партии, а для нашей общины.

— Вы — как ваш отец, — заметил Брубейкер. — Кстати, как поживает этот старый задира?

— Мы только что его видели, — сказал Флетчер. — Он выглядит гораздо лучше и передаёт вам привет. Кстати, он просил узнать, получили ли вы его письмо?

— Да, получил. Он никогда не сдаётся, правда? — Брубейкер улыбнулся. — Давайте пройдём в библиотеку и выпьем. Дженни скоро спустится вниз.

* * *

— Как ваш сын?

— Спасибо, всё в порядке, мистер Голдблат. Оказалось, что его побег из школы был вызван сердечными делами.

— Сколько ему лет?

— Шестнадцать.

— Самый возраст для того, чтобы влюбиться. А теперь, сын мой, есть ли у вас в чём исповедаться?

— Да, отец мой, к этому времени на будущей неделе я буду председателем правления самого крупного банка.

— К этому времени на будущей неделе вы, может быть, не будете главным управляющим даже одного из самых мелких банков в нашем штате.

— Почему вы так думаете? — спросил Нат.

— Потому что ваш, возможно, самый блестящий ход может обернуться против вас. Ваши маклеры вас предупредили, что вы не сможете заполучить пятьдесят процентов акций банка Фэйрчайлда к понедельнику.

— Может быть, да, а может быть, нет: шансы примерно равны, и я всё ещё надеюсь, что мы сумеем этого добиться.

— Слава Богу, никто из нас — не католик, мистер Картрайт, иначе вы бы сейчас покраснели, а я наложил бы на вас эпитимью: три раза прочесть «Аве Мария». Но не бойтесь, я вижу искупление для нас обоих.

— Нужно ли мне искупление, отец мой?

— Оно нужно нам обоим, и по-по-потому-то я попросил вас со мной увидеться. Эта борьба не принесла пользы никому из нас, и если она продлится и на будущей неделе, она нанесёт вред обоим нашим банкам и, возможно, приведёт к закрытию вашего.

Нат хотел возразить, но он знал, что Голдблат прав.

— Ну, так какую форму примет это искупление? — спросил он.

— Я думаю, у меня есть лучшее решение, чем три «Аве Мария». Оно очистит нас обоих от грехов и может даже дать небольшую прибыль.

— Жду ваших указаний, отец мой.

— Много лет я с интересом следил за вашей карьерой, сын мой. Вы очень умны, чрезвычайно усердны и полны решимости, но больше всего меня в вас восхищает то, что вы честны, хотя один из моих юридических советников пытается убедить меня в обратном.