Даже огромное Поднебесье не могло противостоять гибельным силам. Горели леса на скалах. Летучие скаты, окружив остров, продолжали обстреливать его горючими снарядами, словно пытались любой ценой погубить это невероятное творение. Стальной дракон неподвижно лежал на сильно накренившемся острове. Над ним парили отдельные оторвавшиеся скалы. Дыхание Ночи видел, как дети альвов махали ему из отверстий в скалах, надеясь, что он сможет спасти их.

Копье длиной с дерево пробило правое крыло. Рана не болела, однако посередине крыла образовалась огромная дыра. Теперь он будет подниматься вверх еще медленнее. Поднебесный корабль под ним опрокинулся набок, пожар распространялся на все большее и большее число палуб. Языки огня от воспламенившихся газов вырывались из умирающего существа, которое так долго носило по небу огромный корабль. Некоторые вращающиеся башни, в которых стояли орудия, нацелились на него. На мачтах, торчавших по бокам от корпуса корабля, развевались львиные штандарты. Лучник в «вороньем гнезде» прицелился в него, не обращая внимания на то, что сам вот-вот должен был погибнуть, ибо, по всей видимости, был занят одной лишь мыслью: ранить огромного дракона.

Находившиеся на борту дети человеческие осознали, что смерть неизбежна. И Перворожденный понял, что они с радостью отдадут последний вздох, лишь бы утащить с собой в пропасть и его, — настолько велика была их ненависть.

Еще одно копье, размером с таран, пролетело совсем рядом. А потом он вылетел за пределы их досягаемости, и роскошный корабль полностью поглотила туча пыли.

Дыхание Ночи принялся подниматься вверх по широкой спирали. Ему уже практически не нужно было взмахивать крыльями. Восходящий поток уносил его в небо. Получилось! Он сможет… Драконья тропа! Она исчезла. Должно быть, его братья закрыли врата высоко в небесах, опасаясь, что гибельные силы смогут пробраться в Альвенмарк через открытый туннель. Или решили принести его в жертву?

Некоторое время он парил в небесах, переводя дух, собираясь с силами и не слушая жуткий грохот, с которым рушился мир. Только с высоты небес он увидел весь масштаб разрушения.

Далеко внизу, посреди мальстрема из камней, пыли и смерти, догорал поднебесный корабль. От него исходил багровый свет, что делало его похожим на умирающее солнце. Все сильнее и сильнее расходился водоворот из камня и пыли, безжалостно пожирая то, что еще только что казалось надежной почвой. По земле потянулись расселины шириной с долины. На горизонте Великая река широкими серебристыми каскадами низвергалась прямо в пропасть.

Да, мир поистине поглощал сам себя.

Дыхание Ночи отвернулся. Стал подниматься еще выше в небо, а затем полетел на восток. Он знал, что эту беду уже не исправить, знал, какое участие принял в этом сам. Слишком нерешительно пользовался своей силой, предоставляя возможность вести борьбу остальным. Он знал, что девантары нарушают давний договор. Он должен был позвать братьев на бой еще тогда, когда они привели сюда первых людей. Однако решил выждать. Положился на то, что они отступятся от мира, в котором не будут рождаться дети. Как же сильно он ошибся в людях! Возможно, ему следовало вмешаться раньше… Еще тогда, когда альвы и девантары наказали великаншу Нангог.

Почему боги не могли дать великанше возиться со своим собственным миром? Могло ли его вмешательство изменить ход вещей? Тогда он счел приговор великанше несправедливым. Почему же промолчал? Сейчас как никогда прежде долгая жизнь казалась ему тяжкой ношей. Не должно было быть этой сегодняшней битвы… Ему никогда прежде не доводилось видеть, как победа превращается в настолько сокрушительное поражение.

Перворожденный искал звезду альвов. Он устал. Дракон долго летел по кроваво-красному небу, пока не нашел звезду, — очень далеко от гибельного мальстрема, на поляне у темного пруда, заросшего кувшинками. Здесь землетрясение не ощущалось. Пока что.

Одно слово силы, одна мысль — и из воды выскочили две светящиеся змеи. Склонили друг к другу головы и образовали врата, за которыми сквозь темноту вела Золотая тропа.

Он тысячи раз ходил по таким тропам, как эта, и всегда без труда находил дорогу обратно в сад Ядэ, где глубоко под пирамидой, древний как мир, находился просторный грот, ставший его пристанищем.

Там он свернулся на камне и отдался боли.

Дилан обнял ее — это было все, что он мог дать ей сейчас. Мирелла была храброй девушкой. Слезы, бежавшие по ее щекам, не имели никакого отношения к надвигавшемуся концу. Плакала она из-за яркой вспышки света. Несмотря на то что они оба отвернулись, свет проник сквозь закрытые веки подобно раскаленным стрелам. И только эта последняя боль напоминала о том, что они еще живы.

Оба эльфа сидели в нише в одной из внешних скал. Здесь было пусто. Орлы давно улетели. Большинство членов экипажа Поднебесья пытались сбежать на небесных угрях или забрались глубоко внутрь скал.

Дилан смотрел в пропасть. Земля продолжала вспухать и разверзаться. По всей округе тянулись расселины. Реку поглотила бездна. Собирателей облаков подхватил и уничтожил водоворот. Сбежать сумели лишь некоторые поднебесные скаты. Однако надолго ли?

Дилан был убежден, что гибель ждет всех, кто еще остался в Нангоге. Он был хорошим чародеем, но летать не умел. Он с удовольствием спас бы Миреллу, сдержал бы непроизнесенное обещание защищать ее всегда.

Меч был всей его жизнью. Некоторые считали его мудрым, однако, если заглянуть за романтическую пелену, окружавшую его, то становилось видно, что он всегда ради решения проблемы шел путем меча. Именно этот путь привел его сюда. В место, где его меч ничего поделать не мог.

Мирелла еще крепче прижалась к нему. Ему так хотелось провести рукой по ее волосам, сказать ей: все будет хорошо. Но он не станет ей лгать. Она прекрасна. Она нравится ему. Ему так хотелось быть для нее тем, кого она в нем видела.

Поднебесье еще сильнее накренилось над пропастью. Снизу доносился адский шум. Дилан не знал, что собиратели облаков умеют кричать. Их было слышно, а детей человеческих — нет. Их крики заглушал грохот ударяющихся друг о друга скал. Это было подобно грохоту водопада, только падала здесь не вода, а поток из скал, домов, земли и деревьев. Все, что должно было быть прочным, стало подвижным. Держаться больше было не за что.

В Белом чертоге он часто спорил с Гонвалоном. Считал безответственной его манеру начинать отношения с доверенными ему ученицами. Он должен был быть для них примером, мудрым наставником. Конечно, им следовало восхищаться им, это было достойно устремления. Однако преступать черту эльф считал недостойным звания наставника Белого чертога. Так Дилан всегда и считал. Ошибался ли он? Быть может, искренняя любовь выше этих правил?

Именно это правило заставляло его сохранять дистанцию по отношению к Мирелле все то время, что он был знаком с девушкой, хотя эльф чувствовал, что ей хочется преодолеть это расстояние. Сейчас же поговорить с ней уже не было возможности. Грохот рушащегося мира проглотит все слова, прежде чем они достигнут ее ушей.