Перед голубоватым экраном. Все довольно-таки непонятно. За его спиной — заведующий телефонной станцией. Рядом с ним — служащий, перебирающий клавиши.

Звуковые файлы готовы.

Первый звонок. Линия чистая.

— Полиция.

— Спортивное поле Джуриати. Мемориальная доска жертвам войны. Она приподнята. Под ней — ребенок.

— Вы можете повторить? Отбой.

Второй звонок. Его голос, в шуме.

Помехи.

— Слушаю.

Помехи.

— Слушаю.

— Лопес?

— Да, говорит Лопес. Кто это?

— 27 октября 1962 года.

— Алло? Кто это?

— 27 октября 1962 года.

— Но кто это?

Отбой.

Это был не тот же самый голос, так казалось на слух. Диаграммы подтверждали это. Он запросил информацию по второму звонку. Номер определить не удалось. Место звонка: Италия, но точнее установить нельзя. Звонки были сделаны двумя разными людьми, оба раза с защищенного от определения сотового телефона. Лопес спросил, что означает «сотовый телефон, защищенный от определения». Заведующий телефонной станцией ответил, что даже те, что находятся в распоряжении полиции, не защищены. А защищенные невозможно засечь.

— Возможно, спецслужбы. Или кто-то очень шустрый.

Лопес вернулся на пятый этаж.

Это Ишмаэль. Это снова Ишмаэль.

Мы были домом в море,

а теперь в земле зашевелились черви.

Маурицио Кукки.

«Последнее путешествие Гленна»

Домой, к Мауре. Его трясло. Монторси глазами поискал такси на площади Сузы. Такси не было. Слова Арле: удар, дрожь. Увидел, как вдалеке мелькнула на фоне черных деревьев пьяная шумная компания: она удалялась в сторону бульвара Плебишити.

Он решил подождать троллейбуса. Сел на кривую алюминиевую скамейку под навесом. Мимо проносились ленивые машины. Водители, ехавшие по окружной дороге, казались восковыми куклами, один походил на другого, — неподвижные, слегка склоненные к жесткому рулю.

Теперь тревога превратилась во внутреннюю пучину, помещавшуюся в верхней части груди.

Он подумал об Арле. Подумал об Ишмаэле. «Нанесенная рана не замедлит заразить вас».

Он входил в Опасность.

Ему было страшно.

Повсюду виднелись силуэты вечнозеленых деревьев, черных и словно обрезанных по краям: худые указательные пальцы, обращенные к небу, к слепым окнам, защищенным будто бы прочными жалюзи и ставнями. Все было надежно закрыто, но свет проникнет всюду. Время Ишмаэля. Исполнение времени Ишмаэля, когда повсюду будет как везде. Что означает работать на пророчество? Народ перепонок, с широко поставленными глазами, народ гнойный, исходящий слюнями. Бессмысленные конечности, бесполезные, превратившиеся в культи.

Рана еще заразит его.

Подошел троллейбус. Круглые пыльные лампочки мигали от шевеления и шипения дуг. Электрические провода раскачивали троллейбус. Несколько рабочих сидели в ряд, дремали; на раздутых сиденьях из искусственной кожи безжизненные тела, опирающиеся на шесты из теплого матового алюминия. Все они были одеты в одинаковые голубоватые робы, некоторые — с пятнами жира. Троллейбус был полон. Монторси прислонился спиной к неоткрывающейся двери — единственное место, откуда не было видно окон в рамах из того же матового алюминия, грязных от корки устойчивого смога — яростного проявления привязанности этого черного города. Он стоял на круглой платформе, которая неравномерно двигалась на широких поворотах, разбалтывая тело троллейбуса.

От страха он не мог дышать. Угроза Ишмаэля начала твердеть, обретать форму. Что имел в виду Арле? Передал ли он своим прикосновением неодушевленное зло, на которое было способен? А он — ничто. Ничто.

Монторси сошел на своей остановке. Засунул руки в карманы. От прикосновения ночного холода он снова начал потеть. Несколько сотен метров — и он дома, рядом с Маурой.

Подъезд был освещен. Меньше ста метров. Он подумал об объятиях, о том, как пахнет кожа Мауры. Он будет ласкать ее живот. Они заведут долгий и абсурдный разговор о ребенке. Кризис прошел, они поговорят об этом. Во втором ряду, перед подъездом, стояла машина. Фары включены. Мотор заглушен.

Он подошел к двери, ища ключи. Услышал, как с металлическим щелчком почти одновременно открылись две двери машины. Страх обрел конкретные формы. Он подумал: «Ишмаэль пришел за мной». Опасность пронизала его вертикально — электрический душ с головы до ног. Он подумал о том, что умрет. Что рана заразит его.

Он обернулся спокойно, со смирением. Он ждал удара. Вспомнил о Мауре, вспомнил о трупе Фольезе. Проклял имя Ишмаэля. С трудом разглядел две приближающиеся темные фигуры. У него напряглась кожа. Дрожь перед концом.

Он почти почувствовал выстрел. Он почти почувствовал движение воздуха, произведенное пулей.

Однако ничего не произошло.

Он снова открыл глаза. Он все еще дрожал, голова была вжата в плечи в ожидании финального выстрела. Он был готов умереть. Однако ничего не произошло. Две фигуры входили в область света в шаге от него. Он попытался расслабить мускулы. Попытался успокоить давление кровотока. Человек, шедший слева, был черноволос, высок, мускулист, с решительными чертами лица. В шляпе. Выдвинутая вперед нижняя челюсть. Человек справа был старше. Волосы с проседью. Правильный нос — на минуту Монторси подумалось, что это и вправду красивый мужчина. Голубые глаза, вокруг — морщины. На нем был поношенный непромокаемый плащ. Человек, шедший слева, держал руки в карманах теплого черного пальто. Они остановились в шаге от него.

— Давид Монторси? — спросил человек справа, тот, что был старше. Должно быть, лет шестидесяти? Может, больше? Можно сказать, старик?

— Да, я Давид Монторси.

Он бормотал. Шептал. Его все еще трясло от страха.

Мужчина с проседью в волосах засунул руку во внутренний карман, короткое время копался в пиджаке под непромокаемым плащом. Монторси наблюдал за ним, охваченный медленным смирением, которое трудно побороть. Он еще раз подумал: «Вот сейчас. Сейчас он выстрелит в меня». Мужчина с проседью в волосах вытащил удостоверение. Открыл его, пролистнул перед белым лицом Монторси — тому никак не удавалось прочитать. Возможно, человек с проседью в волосах понял. Он сказал:

— Меня зовут Джузеппе Крети. Я работаю на итальянские секретные службы.

На какой-то миг все мгновения потекли к единой подвижной точке, состоящей из множества точек. Не существовало ни прошлого, ни будущего — божественная точка, наполненная бытием. Все было понятно, но ничего не известно.