Самым непосредственным преимуществом этой накопленной военной культуры стало расширение репертуара византийских войск и военно-морского флота, что позволило им применять гораздо больше разнообразных оперативных и тактических схем, а также практически применимых стратегем, в сравнении с тем, чем могли располагать любые противники империи. Иногда это давало византийским войскам возможность застать врага врасплох и ошеломить его, используя тактику, методы, стратегемы или оружие, врагу совершенно не известные. Но гораздо чаще преимущество, получаемое благодаря этой военной культуре, было скорее более тонким и второстепенным (marginal), чем ошеломляющим, – но верно и то, что именно благодаря подобным небольшим второстепенным успехам (margins) империя переживала даже самые острые кризисы.

Однако по своим последствиям важнее любых, даже самых изощрённых стратегем была сама византийская концепция войны, совершенно особая, развившаяся к концу шестого века в настоящий «оперативный кодекс», изложенный ниже, в «Заключении». Отправной точкой здесь служило представление о невозможности решающей победы – а ведь именно она была главной целью военного дела и для ранних римлян, и для Наполеона, Клаузевица и их последователей вплоть до наших дней, – хотя, вероятно, убедительность этого представления постепенно уменьшалась. Таким образом, византийская концепция войны была революционным переворотом, чреватым далекоидущими последствиями. Эти последствия ясны из того, что делали византийцы, из того, что действительно происходило, а порою – из того, о чём византийцы сплетничали, хотя яснее и полнее всего они проявляются в различных текстах, относящихся к их военной литературе.

Византийские полководцы не были интеллектуалами. В целом они были, возможно, даже менее образованны, чем рядовые бойцы римской армии в её лучшие годы, если судить по многочисленным памятным запискам, личным письмам и разнообразным записям, сохранившимся на папирусе и древесной коре. Во всяком случае, из лучшего византийского военного руководства, то есть из «Стратегикона», приписываемого императору Маврикию, можно сделать вывод, что неграмотность была нормой даже среди старших офицеров, поскольку автор призывает мерархов быть благоразумными, практичными, опытными и по возможности уметь читать и писать. Это особенно важно для командиров центральной меры, которые при необходимости принимают на себя обязанности стратига, то есть главнокомандующего[388]. Мерарх мог командовать 7000 конников – третьей частью всей полевой армии, которую предполагает автор; иными словами, он выступает эквивалентом современного бригадного генерала, возглавляющего небольшую дивизию или большую боевую бригаду. А один из трёх упомянутых мерархов должен быть ипостратегом, «унтер-генералом», то есть примерно генерал-лейтенантом, заместителем командующего всей армией.

Но автор даже не настаивает на необходимости грамотности, он всего лишь её рекомендует, «если возможно». Видимо, грамотность среди офицеров конницы действительно была редкостью.

Одна из вероятных причин этого заключалась в том, что византийская конница шестого века, описанная автором, которая была столь многим обязана методам кочевников-степняков, сражалась бок о бок с наёмными конными лучниками, с «гуннами», часто упоминаемыми Прокопием. Возможно, это были оногуры или другие воины-тюрки, а не прямые потомки немногочисленных гуннов Аттилы, и они, конечно, набирались в регулярные византийские боевые подразделения. В ходе бесконечных войн Юстиниана безграмотные степные воины, похоже, сильно повлияли на войсковую культуру, да и на само войско, из рядов которого в силу необходимости выдвигались офицеры конницы – ибо знатная молодёжь, присылаемая из учёного Константинополя, едва ли преуспела бы в командовании полудикими всадниками.

Примечательно, что их римские предшественники делали именно это в должности префекта алы (praefectus alae) вспомогательной конницы, служившей первой ступенькой карьеры в сословии всадников; но офицеры, которые состояли в этой должности, сведения о коих сохранились, были по большей части не юными нобилями, а ветеранами-центурионами или племенными вождями[389]. Попутно можно заметить, что в европейских армиях до 1914 года кавалерийские офицеры, особенно гусары и другие лёгкие кавалеристы, были, как правило, не столь образованны, как их коллеги из пехоты и особенно из артиллерии, – и это, возможно, верно и по отношению к шестому веку.

Преобладающей безграмотностью вполне можно объяснить то, что автор «Стратегикона» столь тщательно перечисляет названия подразделений и рангов и выписывает множество команд, которых требует разъясняемая им тактика, – как мы видели, многие из них отдавались скорее по-латински, чем по-гречески. Когда неграмотные повторяют слова, услышанные ими от других неграмотных, особенно на неизвестном им языке, со временем большинство этих слов изменяется до неузнаваемости, и своё действенное значение они сохраняют только среди членов группы, но не за её пределами, вследствие чего возникает высокая вероятность катастрофического непонимания, когда офицеры переходят из одного подразделения в другое.

Безграмотностью среди офицеров объясняется и то, почему автор оправдывает свою книгу такими словами: «…те, кто берётся командовать бойцами, не понимают даже самых простых вещей и попадают во всевозможные затруднения…»

Война – дело коллективное. Если один грамотный командир вспомнит хитроумную стратегему или тренировочный приём, с которыми он встретился при чтении, то их сможет применить целое войско неграмотных бойцов.

Неграмотность среди конных офицеров не помешала изучению, распространению и сохранению целого репертуара знаний о тактике, почерпнутого изначально из книг. Это и в самом деле было важным преимуществом византийцев, собственная военная литература которых внесла важный вклад в их же военную культуру – насколько нам известно, больше, чем римская литература, включая утраченные тексты Катона, Цельса, Фронтина (чьи «Стратегемы» сохранились до наших дней) и Патерна. Более поздние византийские руководства по военному делу следовали одно за другим; и, хотя некоторые из них представляли собою всего лишь сокращённые изложения более ранних трудов, восходящих в конце концов ко греческой античности, начиная с Энея Тактика, писавшего в 364 г. до н. э., другие были, несомненно, трудами вполне оригинальными[390].