Интересно, что Валя выбрала для свиданий и прогулок места поближе к дому Мура. Сама она жила совсем в другом районе – за Яузой и Садовым кольцом, ближе к Таганке, в Пестовском переулке, 9[139]. Этот добротный пятиэтажный доходный дом из красного кирпича был построен в начале XX века.

Валин дом – второй от перекрестка Пестовского и Николоямской улицы, которая во времена Вали и Мура называлась Ульяновской. Парадный подъезд, как и положено, выходит в переулок, а чтобы попасть в дом с черного хода, нужно пройти через такую же краснокирпичную арку в небольшой дворик.

Путь до школы занимал у Вали минут 30–35. Надо было довольно долго идти по Ульяновской, пересечь Садовое кольцо, перейти неширокую Яузу по Малому Устьинскому мосту и выйти на Яузский бульвар, а уж по нему дойти до Покровского. В школу и домой Валя ходила одна. Мур никогда ее не провожал, она этого и не требовала. Очевидно, понимала, что окрестности ее дома вряд ли привлекут Мура.

Это район, сохранивший и теперь многое от старой, дореволюционной Москвы. Вдоль Ульяновской/Николоямской тянутся одно-двухэтажные здания городских усадеб. Рядом с ними – несколько церквей, чудом уцелевших, до конца не уничтоженных воинствующими безбожниками. Стоит направиться от Пестовского переулка чуть дальше на восток, к перекрестку с Малой Коммунистической (Малой Алексеевской[140]), – увидишь изящный барочный храм святителя Алексия, в те времена – полуразрушенный. Если же пройти через Пестовский переулок до Мартыновского переулка, слева откроется вид на огромный храм Мартина Исповедника, и сейчас потрясающий воображение туристов. Можно идти вдоль Ульяновской. Тогда за храмом святителя Алексия и церковью преподобного Сергия Радонежского откроется знаменитая Рогожская слобода. Раньше там селились московские старообрядцы. До старинного Спасо-Андроникова монастыря рукой подать. Монастырь был давно закрыт, в уцелевших постройках располагались учреждения Наркомата обороны. Но можно было хоть издали полюбоваться на древние московские храмы, монастырские стены и башни. Увы, как мы знаем, всё это было Муру органически чуждо. Вале, вероятно, и в голову не пришло бы водить его по этим достопримечательностям. Да и что она могла о них знать? Поэтому выбор был сделан в пользу новой, советской, сталинской Москвы.

Мур и Валя не только вместе гуляли по улице Кирова, по улице Горького, по Бульварному кольцу. Валя – первая девушка, которую Мур пригласил на футбол, а затем в кино. В филармонию водить не решился. В ресторан они вроде бы не ходили. Но летом 1941-го Мур не бывал в ресторанах даже с Митей. Время “Националя”, время “гастрономических удовольствий” в его жизни прошло.

Валя любила балет и джаз. Однако в театр и на концерт они с Муром сходить не успели. Но Валя, кажется, и без того была довольна. Ради Мура она не только пошла на совсем не интересный ей футбол, но и даже сама купила билеты. Мур долго размышлял: стоит ли вернуть ей деньги? А может, просто заплатить за нее в другой раз? Или его Валя – “человек с деньгой”?

Как бы то ни было, Мур находил в ней всё новые достоинства. Она и остроумная, и веселая, и наблюдения у нее правильные. Муру очень хочется ее развеселить, рассмешить. Он гордится Валей, рассказывает Мите и Юре, что его девушка “умна, оригинальна и хорошенькая”. Але Мур охотно пишет о своей девушке, не называя, впрочем, имени, которое его сестре всё равно бы ничего не сказало: “…я с этой девицей здорово провожу время – она остроумна и изящна – а что мне еще надо?” С другими девчонками ее не сравнить – “они невозможные”.

В июне – июле 1941-го роман продолжается, хотя скоро Муру станет ясно, что общего у них с Валей не так много, как ему бы хотелось. Читает она “очень много дряни”. Он попытается переучить Валю, приблизить ее к своему миру: “Я пытаюсь ей дать понять пресность некоторых вещей, которые ей нравятся, я стараюсь, чтобы она была более культурной, хочу направить ее по тому пути, который ей подходит. Словом, я стараюсь ее немного обтесать. Это очень трудно. Она сама говорит (правда, шутя): «Уже поздно»”.870871

Юра Сербинов заметил, что Мур в своей Вале со временем разочаруется. А Митя, если верить Муру, даже “слегка ревновал” друга: “Может быть, ему не нравится, что мы теперь как бы «на равных»”. Мур рассказал ему, будто уже “переспал с Валей Предатько” и “только что потерял свой «цветочек»[141]”. А на самом деле они даже не целовались. Это поразительно, но, по крайней мере в июне, они не ходили под руку и за руки не держались. Просто гуляли вместе. Целомудрие, необычное для тех вовсе не пуританских времен. Они на “ты” перейдут лишь в первых числах июля, уже недели через две после начала войны. Только 13 июля Мур напишет, что они с Валей “достигли некоторой степени интимности” (“Nous sommes parvenus à un certain degrè d’intimitè”). Но из текста трудно понять, что именно Мур считал “интимным”.

Мур признавался, что его “отношения с Валей ограничиваются чем-то вроде флирта, основанного на блестящей беседе, часто обоюдной”, и “…такого безобидного и иронического флирта мне достаточно”872873, – уверял он себя.

Вряд ли Мур не упомянул бы в своем подробнейшем дневнике о первом поцелуе. А такой записи нет. Зато множество записей о сомнениях, о неуверенности в собственных силах, в своей привлекательности. Когда-то он прекратил отношения с Мирэль Шагинян, Иэтой Квитко и Майей Левидовой, потому что решил, будто они потеряли к нему интерес после того, как он перестал заниматься графикой и живописью. Он не смел и допустить, что может привлекать их просто как мужчина. Мур сам себя убедил, будто он, восьмиклассник, не может быть интересен девушке или женщине. Он не умеет танцевать, у него мало денег, он во всём еще зависит от матери. Надо подождать, пройдут годы, и вот тогда…

Схожие мысли одолевали его и в июне 1941-го. Мур во власти сомнений уже после первых свиданий: “В сущности, больше всего я боюсь, что Валя со мной будет скучать”. Муру кажется, что и связь с Валей кончится так же, как кончались все его прежние “дружбы” с девушками. То есть “ничем”. “Эта девчонка мне нравится, но я не питаю никаких иллюзий: я отлично знаю, что мы принадлежим к двум разным мирам, что у меня много недостатков, как например, неумение танцевать и т. д. С другой стороны, я жалок в отношении шишей. И еще одно: я слишком молод”.874

По крайней мере полтора года Мур мечтал о сексе. Еще 4 июня 1941-го он запишет в дневнике очень откровенную фразу: “Et voilа que j’aurais envie d’une belle fille bonne à baiser”[142]. И вот у Мура есть любимая девушка, которой он тоже очень нравится. Быть может, настало время реализовать свою мечту? Но Мур убеждает себя, что не имеет права перейти к более тесному контакту: “Валя, наверное, думает – «какой идиот этот тип», потому что я до сих пор ничего не предпринял, чтобы ее поцеловать и т. д. Очень возможно, что она принимает меня за увальня. Но я отлично знаю, и раз навсегда, одну прекрасную вещь: пока я такой, какой я есть, то есть пока я не заработал денег своим трудом и пока я не живу один, я – ничто (курсив Мура. – С.Б.)”.