И они скрылись туда, откуда удалялся вопль об огне. Вопль неожиданно прервался, а вот языков пламени над крышей не показалось. По ближайшим улицам забегали переполошившиеся люди. На пожарных вышках уже вовсю звонили в колокола.

— Горим! — шепнули прямо за их спиной.

Судзуки и Нобору шарахнулись в противоположную сторону, упав друг на друга. Мельтешение фонарей по улице и тусклый лунный свет, вырвавшийся из-за облаков, выхватили из мрака худую мальчишескую фигуру в дранном юката.

— Зарежу!!! — возмущенно заорал Нобору.

На сей раз шарахнулся в сторону насмешник.

— Да я ж вас спасал… — завидев хищно блеснувшее лезвие, оборванец кинулся прочь, в гущу паники.

Видимо, отрываться от преследователей он умел.

Нобору подскочил, мрачно затолкнул короткий меч в ножны — и помчался за оскорбившем его. Судзуки ничего не оставалось кроме как бежать за ним.

Испуганные крики немногочисленных женщин и детей, из семейств торговцев… Босые пятки удирающего оборванца… Пожарные — большей частью в одних только набедренных повязках, так как одеться не успели — заполонили улицы мельтешением цветных татуировок… Разъяренные самураи, ловящие «поджигателя»… Несколько женщин из веселого квартала, отчаянно семенящих в тесных ярких кимоно. Босые, разумеется, ибо в их жуткой обуви не побегаешь, а жить хочется даже этим грешницам… Вгрызающийся между людей Нобору… Рывок… почти поравнялись…

Нобору нагнал насмешника, заграбастал за ворот, рванул к себе… Ветхая ткань оборвалась — и осталась в руке преследователя. На открывшейся спине свился маленький дракон. Ого, а спаситель-то из пожарников! Вот только, если его Нобору догонит…

— Нобору!!! Стой, Нобору!!! — отчаянно кричал Судзуки, но слова его тонули в общем шуме города и колоколов, гудящих на пожарных вышках.

И приходилось бежать, бежать, сломя голову…

Губы спеклись, движения давались с трудом… Но если Судзуки остановится, то разгневанный друг догонит того нахала — и прирежет-таки. А тот придурок все ж таки отвел стражников от них двоих. Можно сказать, что жизнь спас. И приходится бежать, бежать, когда уже страшно хочется упасть где-нибудь… Но тогда затопчут… И какая уж тут благодарность, если спасителю жизнь не уберег? А если ты — человек неблагодарный, то и не человек вовсе! К демонам тогда жизнь, так как не пристало марать ее неблагодарному своим присутствием. И, что самое препоганое, сам-то Судзуки из воинов, чистокровных, а им надо быть идеальными. Они же выше всех этих торговцев и прочего сброда, выше крестьян! Но до чего же мучительно и тоскливо быть идеальным!

И потому он бежал… и бежал… уже город, переполошенный оборванцем-пожарником, стал затихать, не увидев нигде никакого пожара, а он все еще бежал…

Наконец, они все остановились. Уже рассветало. Светлело небо над каналом Канда-дзесуй, обеспечивающим город Эдо питьевой водой. Канал изгибался вместе с дорогой, идущей справа от него. Дорога та, в свою очередь, извивалась у подножия горы Цубакияма. Вот только в это время камелии, прославившие гору и давшие ей название, уже отцвели. И сакуры отцвели. И только скрюченные высокие сосны, кто с кряхтением, а кто и с гордо вздернутой кроной, смотрели на небо.

— Прирежешь своего спасителя? — хоть оборванец и дышал тяжело, однако ж на губах его играла дерзкая усмешка.

— Да пошел ты! — Нобору до того выдохся, что уже даже не нашел в себе сил уточнить желаемое направление, куда полагалось исчезнуть наглецу.

— Спасибо тебе за помощь, незнакомец! — сказал Судзуки, за что получил негодующий взор приятеля, — Но вот способ, которым ты вздумал нас спасти…

— То ли он награды от нас хотел, то ли мстил за что-то эдосцам! — прошипел вспыльчивый отрок, наскребя с чуток сил.

— Ты прав, — незнакомец перестал ухмыляться, — Я в любом случае что-то обрету, даже если ты и пожадничаешь дать мне награду.

Долго-долго все молчали, глубоко дыша. Постепенно молодость взяла свое и, невзирая на сумасшедшую бессонную ночь, одарила подростков новой порцией сил.

— Кто ты вообще такой? — проворчал Нобору, — И за что так ненавидишь горожан?

— Из-за пожаров в Эдо из семьи остались только я и отец, — хрипло сказал незнакомец, сжав исцарапанные руки в кулаки, — А потом отца обвинили в одном из поджогов. Он был ни причем, но им надо было сорвать на ком-то злость. Он тогда уже ронином стал: служба после гибели остальных у него не ладилась и хозяин выгнал его. Потом неожиданно опять пожар… Всех из тюрьмы отпустили, наказав вернуться позже. И пленники вернулись, когда новый пожар стих. И среди этих честных придурков был мой отец.

— И его сожгли живьем, потому что надо было на кого-то все свалить? — Судзуки вздохнул.

Юный пожарник смолчал, только так сильно прижал грязные ногти к ладоням, что потом, когда разжал кулаки, на коже были кровавые полукружья. Сын самурая, лишившийся из-за пожаров всего, и сам от отчаяния пошел в пожарники, где нес тяжелую и грязную службу среди всякого сброда.

— Я буду учиться еще усерднее, — сказал Судзуки, не глядя на него, — И если учитель похвалит меня или кто-то пообещает награду, то я попрошу, чтобы он взял в ученики и тебя.

Оборванец вздрогнул, впился в его лицо взглядом. Потом улыбнулся, сощурив глаза. И хрипло сказал:

— Звать меня Кэйскэ.

— Судзуки, — отзывчивый отрок вернул ему улыбку.

Нобору долго молчал, потом мрачно представился.

Рассветало… Город Эдо успокаивался после кошмарной ночи. Отряды пожарников матерились на мерзавца, поднявшего ложную тревогу. Горожане, конечно, злились, но в целом были рады, что хотя бы на этот раз все обошлось. В резиденции бакуфу готовили доклад о ночном происшествии для сегуна Токугава…

На следующий день Петренко-старший явился в школу с разборками. Он нашел несчастного Виталика и обрушил на того такой шквал ругательств и нотаций, что учителя толпой ринулись: кто разнимать их, а кто — звать на помощь директрису. Часть уроков благополучно — с точки зрения детей — была сорвана. Наконец, лавина гнева Сергея Петровича была исторгнута, попортив нервы не только Виталику, но и добросердечным зрителям из учеников и учителей.

«Знаешь, — шепнул приятелю одноклассник Максима и Виталика, — Я боюсь хороших людей: у них цель жизни — это найти плохого человека — и зверски растерзать его».

Шепот, прозвучавший среди утихающих страстей и словесной дуэли директрисы и Петренко-старшего, вышел оглушительным. Возмущенный родитель вспомнил, что он, между прочим, верующий и вообще хороший человек, так что орать на ребенка, да еще прилюдно, ему не пристало, потому смутился и замолк. Виталика давно уже колотило. Он побелел до жути и, казалось, вот-вот хлопнется в обморок, а то и что похуже. Так что вскоре главные соперники — родитель и директриса разошлись — и собравшаяся толпа начала рассасываться. Вера Алексеевна, прославившаяся не только даром поднимать мертвых своим взглядом, но и вообще как главная грымза школы, ласково похлопывала Виталика по плечу. Вдруг мальчик, раздавленный ужасом от пережитого, встрепенулся и произнес: