— Мой дорогой Александр, — тихо сказала она, — здесь ты покоишься, здесь поставлю я крест, здесь будет место, куда приедет поклониться твой сын...

Она зарыдала, свалилась на землю, обняв её руками, и долго лежала так.

— Вставайте, — потянул её за руку отец Иоасаф, — давайте всё сделаем по нашим христианским обычаям...

Подошли похоронщики с большими лопатами, вырыли яму, а монахи принесли большой сосновый крест с надписью. Отец Иоасаф начал читать молитвы, кропил святой водой место, потом похоронщики вонзили в землю нижний конец креста и засыпали его землёй. Припала к подножию креста Маргарита, облила слезами его свежую, ещё пахнущую смолой поверхность.

Весь обряд был выполнен по всем правилам церковных канонов.

На другой же день Маргарита отправилась со всеми своими домочадцами в Москву.

Город поразил её жизнью, весёлой и шумной, беготнёй, толпами народа на пустынных прежде улицах. Уже белели кое-где тесовые крыши над всё ещё задымлёнными стенами, уже свежели новыми постройками чёрные от копоти улицы. Везде стучали топоры и визжали пилы, бегали мелкие разносчики-торговцы, громко предлагая свой немудрёный товар, у паперти уже собирались нищие и попрошайки, а голоногие мальчишки в одних опорках, в распахнутых армячишках носились по дворам, выискивая на старых пожарищах уцелевшие вещи.

Москва быстро просыпалась от спячки, охорашивалась, приводя в порядок свои разрушенные и сгоревшие жилища, отстраивая новые дома и отгораживаясь деревянными заборами от разъезженной черноты мостовых.

За поздним ужином Маргарита объявила Варваре Алексеевне и Михаилу Петровичу, что надумала поехать пока в Ломаново, пожить в нём несколько лет.

— Александр мечтал поселиться там навсегда, читать и работать в тиши, воспитывать сына именно в Ломанове, — осторожно сказала она.

— Вот так новость, — растерянно отозвалась Варвара Алексеевна. — Выманила нас в Москву, где при этой дороговизне теперь трудно прожить, а сама думает ехать куда-то в деревню? Сколько у тебя придумок в голове, что ж, нам всё время и прислушиваться к ним?

Маргарита посмотрела на мать так, как будто она была старшей в семье, а не эта старая, расплывшаяся женщина.

— Я вдова, маман, — тихо ответила она, — мне и жизнь теперь надобно строить вдовью. И сын у меня. Вот подрастёт, буду возить его на могилу отца, пусть с самого раннего детства знает, каким героем был его отец. — И вдруг зарыдала: — Если бы вы знали, как тяжело произносить это слово — был...

— Ну-ну, — растроганно отозвался отец, — делай, как знаешь, ты и всегда делала, что хотела, мы ж только тебя слушали...

— В Ломанове Александр так мечтал жить, — грустно повторила Маргарита.

— Вот что, — покашлял в кулак Михаил Петрович, — ты на мысли этой не застаивайся, жизнь идёт своим чередом... Нам вон девок поднимать надо, да и Мишу пора в Пажеский корпус определять...

— Ох, настроили планов, — заволновалась Варвара Алексеевна, — а ещё с французом война, а ещё Москва вся сгоревшая...

Михаил Петрович и Маргарита дружно улыбнулись её речам, словно бы речам несмышлёныша.

Пятинедельное стояние Наполеона в Москве было самым тяжёлым временем для Александра и Константина. Император ещё сильнее ссутулился, слух его всё более притуплялся, виски, ещё прикрытые тёмными прядями волос, всё больше белели. Константин каждодневно приходил к брату, знакомился с содержанием писем и реляций, ежеминутно поступавших к императору.

Оба они ожидали, что Наполеон, зная о малой численности армии Кутузова, начнёт дальнейшее движение вглубь страны, и со страхом распечатывали пакеты из армии. Но великий французский полководец всё медлил, и братья догадывались, почему. Наполеон ждал, что сам русский император запросит мира, признает себя побеждённым. Александр стискивал зубы, но твёрдо знал, что не будет унижен таким оборотом войны. Ему уже было известно, что к Кутузову стягиваются ополчения из ближайших губерний, что ополченцы пока раздеты и разуты, в руках у них колья вместо ружей — скоро научат этих неопытных крестьян, взятых от сохи, обращению с мушкетами и палашами, оденут, обуют и пошлют против французов.

Пожар в Москве резкой болью отозвался в сердце Александра, он лёг на такой же кожаный матрас, каким пользовался и Константин, и весь день пролежал, отвернувшись к стене. Ни жена, робко пришедшая посочувствовать ему, ни матушка, постоянно справлявшаяся о его здоровье, ни сам Константин, безотлучно находящийся у посели брата, не могли поднять императора, вызвать у него хоть слово.

А Наполеон всё ещё без толку сидел в Москве, ожидая депутации, парламентёров от Александра. Никто не шёл к нему, никто не просил мира.

Эти пять недель промедления стоили Наполеону очень дорого. Кутузовская армия под Тарутином росла не по дням, а по часам, и скоро в её составе уже насчитывалось более ста тысяч человек. Промедление Наполеона позволило командующему отрезать французов от южных плодородных земель, занять все дороги, ведущие в эти губернии.

Наполеон написал Александру письмо. Он предлагал великодушный мир, вспоминая, как они дружили после Тильзита. Сыпал любезностями. Вот тогда Александр повеселел. Он дружески улыбнулся Константину, прочёл ему всё письмо императора французов.

— Останется без ответа, — презрительно сказал он по-французски.

Наполеон всё ещё думал, что русский император пойдёт хотя бы на перемирие.

Но наступала зима, подвоза продовольствия не было, все дороги были перекрыты русскими партизанами, захватывавшими обозы, шедшие из Пруссии и Саксонии, постоянные стычки изматывали французских солдат. Наполеон негодовал. «Русские воюют не по правилам, — то и дело повторял он, — дикая страна, бесплодная, а русские — дикари, нападающие с тыла, бьющие в спину...»

Через пять недель он приказал уходить из сгоревшей Москвы, взорвать Кремль, чтобы навеки унизить русскую старую столицу. Несколько взрывов действительно прогремело, но словно бы само небо ополчилось на захватчиков — шёл мелкий нудный осенний дождичек, и запалы подмокли.

Наполеон свернул на южные дороги, у Тарутина наткнулся на боевые порядки русской армии и принуждён был вернуться на ту самую дорогу, по которой пришёл в Москву, отступать через тот же разорённый Можайск, проходить через Бородинское поле, где всё ещё лежали трупы его сорока пяти тысяч солдат, а потом идти на Смоленск, разграбленный и выморочный.

Зима наступила неожиданно рано, начались сильные морозы, ветры, бураны. Армия распадалась на глазах. Некованые лошади падали сотнями, люди так и оставались замерзшими у ночных костров, приходилось бросать обозы и пушки, награбленное в Москве добро, а крестьяне и партизаны, пользуясь ночной тьмой, добивали французов.

У Вязьмы снова вступила в действие кутузовская армия, французы были разбиты и бежали к Березине у Борисова. Только обманом удалось французам навести мост через Березину, но едва войска бросились бежать через него, как он подломился, и сотни людей оказались в грязном ледяном крошеве реки.