– Можно послать обратно в предгорья охотничьи отряды за дичью или хотя бы за птичьими яйцами, – вторя его мыслям, неуверенно сказал Хрисоф.

Ксенофонт уже смотрел за пределы своего каре в сторону серовато-зеленых круч, что извергли их сюда. Его внимание привлекло какое-то движение на горных склонах, и он прищурился, после чего покачал головой.

– Не думаю, что нам это позволят, – сказал он, указывая пальцем.

Примерно в том месте, где эллины сошли с гор, в небывалом количестве собрались кардухи. Счет шел на тысячи дикарей-горцев, потрясающих над собой копьями и луками. До слуха доносилось все то же зловещее улюлюканье, сглаженное сейчас расстоянием и ветром.

– Ах вон оно что. Ни туда ни сюда, – усмехнулся Хрисоф. – Ну так устроим себе на один день привал. Доедим остатки съестного, допьем вино. Подлечим и заштопаем раны. Пусть те, у кого жар, и те, кто на носилках, немного отлежатся. А кардухи пускай себе воют среди гор, как демоны зимы. – Спартанец передернул плечами, перемогая какое-то мимолетное воспоминание. – Мы же тем временем будем отдыхать и набираться сил.

– А я тем временем взову к Афине, чтобы она указала нам путь, – сказал Ксенофонт.

При имени богини Хрисоф почтительно склонил голову.

– Мы чтим ее. Воительница, хозяйка и войны, и мудрости. Ну а как иначе? Она, между прочим, богиня вполне спартанская. Может, это она и послала тебе сон о павших оковах?

Ксенофонт улыбнулся, припоминая.

– А что? Может, и да. Это дало мне надежду в те минуты, когда я был близок к отчаянию.

Хрисоф приостановился с удивленным лицом.

– Близок к отчаянию? По тебе этого совсем не было видно.

Ксенофонт отвел глаза.

– Скажем так: я рад, что мы выбрались из тех треклятых гор. У меня ощущение, будто мы пересекли страну мертвых и снова вышли под солнце жизни. Ты понимаешь?

– Как не понять, – углубленно посмотрел Хрисоф. – Но все же мы ее прошли.

Рядом не было никого, кто мог бы слышать этот их разговор. Остальные воины ушли вперед, и два военачальника неторопливо шагали вместе, наслаждаясь минутами покоя.

– Я… Для меня большая честь вести на бой спартанцев, – вытеснил Ксенофонт неловко.

– Еще бы, – хмыкнул Хрисоф. Через мгновение, о чем-то подумав, он поморщился и нехотя произнес:

– Я тут видел твоего юного друга, Геспия. Он шел рука об руку с наложницей царевича Кира… как ее там?

– Паллакис, – тихо отозвался Ксенофонт. Внезапная сорванность голоса не укрылась от Хрисофа.

– Хочешь, я скажу паре молодцов его остеречь? Уж если она и чья-то, то прежде всего твоя.

Ксенофонт, недвижно уставясь в землю, покачал на ходу головой.

– Не надо. Неволить ее я не буду. Она или придет ко мне сама, или не придет совсем.

Он открыл было рот, чтобы вести диспут сам с собой, но одумался.

– Они выглядели ну очень дружелюбно, – сказал Хрисоф.

Ксенофонт резко повернулся к спартанцу, на что тот рассмеялся.

– Извини, я над тобой просто подтруниваю.

– А я думал, спартанцы не смеются, – ответил Ксенофонт резко, не желая видеть в этом шутку.

– Кто тебе сказал? Если б мы не смеялись, хотя бы над любовью и войной, этот мир был бы полон печали. Я однажды видел, как на человека набросился леопард. Прошло с десяток лет, а память о физиономии того олуха до сих пор меня веселит.

* * *

В ту ночь Ксенофонт спал беспокойно, просыпаясь раз пять или шесть, так что к рассвету можно было сделать вывод, что вряд ли спал вообще. Зато после семи дней среди горных вершин он блаженно наблюдал солнечный восход над равниной. Река сияла золотистой лентой, и даже персидские вассалы, призванные ему помешать, казалось, проникались этим великолепием. В таких моментах, судя по всему, и раскрывается сам смысл человеческой жизни. Он больше, чем радость; он скорее чувство дивного благоговения. Надо бы ухватить эту мысль, чтобы когда-нибудь потом живописать ее Сократу. Вообще сколько всего накопилось для рассказов старому негодяю! Пожалуй, главным среди всего этого было желание поблагодарить философа за предложение уехать. Афины в мыслях Ксенофонта как-то скисли и свернулись, и он даже не мог упомнить когда. После Кунаксы, после долгого пути эллинов через Персию он мог наконец понять, сколь мелкими были все его прежние заботы. Теперь он снова мог обрести покой и откинуть в сторону злость, поедом снедавшую его прежде.

– Утро доброе, стратег, – поприветствовал Хрисоф. – У меня тут двое юных молодцов. Думаю, тебе не мешает услышать, что они сообщат.

Ксенофонт подавил зевок, протирая глаза и чувствуя себя немытым и щетинистым. Ему было все так же двадцать шесть, но при виде спартанских юношей он почувствовал себя старше. Из одежды на них почти ничего не было, кроме сандалий. На одном препоясанный веревкой плащ перекинут через плечо и застегнут у горла. Широкий пояс с мечом висел на нем набедренной повязкой. Второй был почти наг, но, судя по виду, его это совершенно не заботило. При этом вид у него был необычайно здоровый.

– Приветствую вас, – почесывая подбородок, сказал юношам Ксенофонт. – Я тут любовался рассветом. Выкладывайте, что у вас.

– Мы с братом вечером искали на растопку хворост, – начал один. – Шли час или два, примерно тридцать стадиев вниз по реке. Уже темнело, когда мы на том берегу заприметили старика и женщину. Они там в камнях прятали что-то завернутое в одежду – нам показалось, что-то из еды. Вот мы и решили, а не переплыть ли нам туда? Ну и…

Брат взволнованно его перебил:

– Мы зажали в зубах ножи и пошли, думая заплыть, но вода за всю дорогу не поднялась у нас выше пояса! К той поре как мы выбрались на тот берег, старик с женщиной ушли. А мы вернулись.

– Вас заметили? – живо подавшись к ним, спросил Ксенофонт. – Вы трогали ту одежду?

Краем глаза он заметил, как Хрисоф улыбается его порыву, но оставил это без внимания.

Оба брата в ответ покачали головами. Ксенофонт восторженно сжал кулаки.

– Значит, вы оба заслужили мою благодарность, ребята.

– Молодцы, – одобрительно кивнул им Хрисоф. – А теперь идите и займитесь своей оснасткой. Не думаю, что мы сегодня будем прохлаждаться.

Ксенофонт улыбнулся.

– У меня есть план, Хрисоф.

– Еще б у тебя его не было.

* * *

Памятный последний прием пищи колонну лишь ослабил. На побудку лагерного люда потребовалось лишнее время, а солнце между тем споро поднималось в небосвод, делая все более заметным переход двадцати тысяч по берегу реки туда, куда указывали братья, идущие теперь во главе колонны как разведчики. Брод оказался не так уж далеко – каких-нибудь полтора десятка стадиев – однако истинная опасность крылась в самой переправе. По пояс в воде, борясь с сильным течением, эллины становились чудовищно уязвимы. В истории Эллады не одно, даже крупное, воинство оказывалось полностью уничтожено, будучи застигнутым на переправе вброд.