Две или три тысячи горцев напоролись на эллинский строй, словно град на каменную стену, и оказались посечены по всей его протяженности. Кардухи с воплями напрыгивали, но против дисциплины сплошного ряда щитоносцев оказывались бессильны. Ксенофонт с благоговейным ликованием наблюдал, как откатываются уцелевшие. Те, кто сзади, сбавляли ход при виде этой неприступной глыбы и обилия крови, проливаемой таким числом их соплеменников.

– Шестьдесят шагов вперед! – рявкнул Ксенофонт. – Пошли!

Ряды толчком пришли в движение, и кардухи, уворачиваясь, отпрянули, словно раненые собаки, все еще свирепые, но напуганные. Все больше их отступало вверх по склону, отчего пронизывало желание броситься за ними вслед. Сдержав в себе этот позыв, Ксенофонт наблюдал, как тысяча, а то и более горцев остановились на склонах, опираясь о копья, как о посохи, и оттуда наблюдали за греками в бессильной злобе. К повторному броску они, похоже, не стремились. Ксенофонт восторженно покачал головой.

– Теперь они нас знают! – выкрикнул он. Эллины в ответ торжествующе взревели, и им эхом откликнулись горы. – Больше они не сунутся, а если посмеют, у нас есть на них укорот. Ну а сейчас идем вспять вдоль реки, назад к броду. Со всей возможной быстротой.

Некоторые из воинов застонали, вызвав у стратега смех.

– Как? Вы же сейчас отдохнули! Неужели этого мало? Пора размяться еще разок, иначе все лавры за победу достанутся нашим спартанским братьям на том берегу!

В ответ послышались одобрительные возгласы, и строй снова пришел в движение.

Кардухи сзади больше не улюлюкали.

* * *

Было уже около полудня, когда пять тысяч Ксенофонта, пыльные и довольные собой, вернулись к переправе. Их радостно встретил лагерный люд, кучками собираясь вокруг и похлопывая воинов по плечам и спинам.

Всюду чувствовалось осязаемое облегчение. В самом деле, без прикрытия защитников, разбежавшихся в двух направлениях, эти люди остались впервые со времен Кунаксы.

Здесь Ксенофонт узнал, что спартанцы перебрались на ту сторону без особых трудностей, очистив берег от всех, кому хватило безрассудства им противостоять. Тут и там землю устилали павшие знамена. Глядя через реку, Ксенофонт по наваленным грудам из тел видел прорубленную Хрисофом дорогу. Оставалось гадать, куда делся сам спартанец со своими воинами. Изначально ему вменялось закрепиться на переправе и ждать, пока через реку перейдут остальные силы и население лагеря. Кроме того, у врага была конница в таком количестве, какого пешим не одолеть.

Входя в холодный поток, Ксенофонт зябко вздрогнул и нагнулся за пригоршней воды, которую отпил, и отер ею лицо. Исчезновение Хрисофа вызывало тревогу. Пришлось напомнить себе, что он этому спартанцу доверяет – особенно после кардухских гор. Если Хрисоф решился покинуть участок переправы, значит, на это была веская причина.

Дюжина гоплитов встала вдоль брода живыми вехами. Жестами и возгласами подбадривая лагерных обитателей, они звали их перейти через поток, вместе с тем бдительно высматривая любое появление всадников или лучников. Пять тысяч Ксенофонта спешно перебрались первыми, закрепившись на другой стороне, в то время как остальной люд, оскальзываясь, шатко брел и вяло пособлял друг другу.

Ксенофонт оставался в реке, даром что ноги каменели от холода. Задерживаться на броде он не думал, но его, проходя мимо, все благодарили люди – сотни их, – причем с такой сердечностью, что от похвал и студеной воды цепенело нутро и шла кругом голова. Но иного выбора не было. Когда люди наконец выбрались на берег, он снова построил вокруг них гоплитов. Без спартанцев Хрисофа квадрат смотрелся разреженно, но Ксенофонт повел его вверх от реки, впервые оглядывая равнину с этого покоренного берега.

На гребнях невысоких холмов там недвижно застыли полки персидских вассалов, неподалеку от того места, где собрал свой квадрат Ксенофонт. Кое-кого из пехотинцев он заприметил еще с того берега. Отойдя на возвышенность, они решили за нее держаться, невзирая ни на какие уловки и игры, на которые оказались так горазды греки. А по округлому склону холма в их сторону всходил небольшой плотный квадрат воинов, которых Ксенофонт сразу узнал и при виде которых сердце его преисполнилось гордостью и тревогой.

Подобно ползущему жуку, невзначай обнажившему свой панцирь, спартанцы вдруг взблеснули золотом. Весь их отряд дружно поднял щиты против черного дождя дротиков и стрел, летящих навесом. Это была война в своем доподлинном виде, и Ксенофонт тотчас направил свой строй Хрисофу на подмогу.

Враг не знал, что многие из шагающих в нем не обучены владению оружием, зато внешне придавали ему солидности. Эта мысль вызывала улыбку и снимала усталость.

На ходу Ксенофонт подметил, что равнина смотрится куда пустыннее, чем прежде. Огромное число конницы, казалось, исчезло. Брошенные знамена валялись по берегу в таком обилии, что их вряд ли могли нарубить даже спартанцы. Похоже было на то, что враг покинул поле боя. От нахлынувшей, пока еще робкой, надежды замерло сердце. Те, кто остался, представляли собой разрозненные острова на холмах и гребнях. Позиции враг занимал неплохие, но при таком количестве бежавших они выглядели оторванно друг от друга.

Вот спартанцы достигли гребня холма и стали прожиматься сквозь врага, словно гусеница, постепенно, жевок за жевком, поедающая лист. По склонам холма со всех сторон начали осыпаться мелкие черные фигурки – ни дать ни взять встревоженные мураши, в которых тычет палочкой ребенок. Это солдаты неприятеля убирались подальше от золотистых щитов и красных плащей.

Зимний день был недолог, и вот уже солнце стало не более чем смазанным рыжеватым штрихом на горизонте. Через какое-то время Хрисоф сошел с покоренного холма, неся с собой всю поклажу побежденного войска, брошенную в суматохе бегства. От пленных он узнал, что с поля бежал армянский сатрап Тирибаз, друг детства персидского царя. Дружба, которая обернулась целым состоянием. Наряду с прочим Хрисоф притащил сундук, доверху набитый серебряными монетами – оплата всех наемников, которых собрал под свое начало Тирибаз.

– Большинство утекло, но те, что на холме, остались, – рассказал Хрисоф. – Вот я и решил глянуть, что их там держит, в то время как все остальные разбегаются.

– Прозорливое решение, – со смехом сказал Ксенофонт, прощая спартанцу ослушание. Хрисоф с облегчением склонил голову. Он уж думал, стратег устроит ему разнос за то, что он в очередной раз ослушался.

Тем вечером Ксенофонт собрал вкруг себя командиров содвинуть кубки с раздобытым вином. Лагерь сатрапа Тирибаза оказался набит едой и питьем. Эллины на радостях устроили пир, а на равнине развели кострище из копий и луков, потрескивающих в огне, словно раскаты сухого смеха.

За два дня они отдалились от гор на двести пятьдесят стадиев – щадящий темп, годный для лагерных обитателей. После отдыха в верховьях Тигра был проделан еще один отрезок пути, на этот раз в пятьсот стадиев, к берегам своенравного Телебоя. За все это время эллинам не встретилось ни одного солдата, зато попадались селения и небольшие города; миновали даже дворец, принадлежащий Тирибазу. Самого сатрапа в округе не оказалось, но в память о встрече с ним греки как следует пограбили его казну. Дорогой не забывали разживаться повозками и мулами, а при случае и рабами. Через непродолжительное время возы были уже основательно загружены. Ксенофонт всей этой поживе не препятствовал. Временами навстречу попадались храмы и святилища чужеземных богов, где паломники веками оставляли свои подношения.