– Как сейчас! – уточнил Егор. – Красота-то какая! А внутрь можно зайти?

Они заглянули в маленькую дверцу придела.

– Подпорки какие-то!

– Это подпорки и подъемник, – оторвался от работы один из реставраторов. – Мечтал о встрече с вами! – сказал он Петру, удостоившись царского рукопожатия. – Наши-то, музейные, заметили вас, прибежали сюда, сообщили.

– Бывал я тут лет триста тому! Красоту эту токмо сложили. Народ от восторга на колени падал! Рад, что не порушили, как остальные!

– Что вы! Мы ее бережем! Только жук дерево ест. Оттого и подпорки. Чтобы источенное на новую менять. Только жук на свежее охотнее набрасывается, поэтому древесину надо старить несколько лет. Уж мы дерево пропитываем разными составами, так он и с химией ест! – реставратор выложил все это на одном дыхании, затем подумал, что утомляет, и показал наверх. – А с высоты, знаете, какая красота! Там на центральной главке небольшое окошко есть. Люк с лемехом приподнимается и вид на всю округу! Страшновато немного, лестница, видите, какая! – реставратор подвел их к длинной, вертикально стоявшей доске с прорезями для ног.

– И лестница знакома, и окошко оное, – проговорил Петр. – Подымался и я туда.

Он поплевал на руки и полез.

– Петр Алексеевич, нельзя! Техника безопасности! – пытался его остановить реставратор, но тщетно. – Да и другие лестницы есть!

– Мне на этой сподобнее. А ты, мил человек, по нужде сходи, аль пообедать. Бдить меня не надо! Ты за меня не ответчик!

– Вы хоть не нагружали бы лестницу! – окликнул реставратор полезших вслед за Петром Егора и Павла. – Другую бы взяли. Эх, меня хоть подождите. Я наверху покажу.

Петр поднимался сноровисто, привычный при жизни к корабельной службе. Егор и Павел, вставляя ноги в прорези, обменивались репликами, стараясь не смотреть вниз.

– Костей не соберешь!

– Высота-то какая!

А Петр уже был наверху и открывал обитое лемехом окошко!

– Кабы не теплоход на верфи, да не одежа иная, то будто тогда, – сообщил он то ли себе, то ли поднимавшимся спутникам.

Он вернулся мыслями в прошлый визит, к встрече на причале…

– …Благодарствуем, царь батюшка, за посещение!

Староста острова Демьян протянул ему каравай на полотенце.

Петр принял хлеб и отдал Алексашке.

– Ты, что ль, здесь главный? – спросил он мужика.

– Почетом наделен на острове. Не большой он, шесть верст всего.

– Вот что, – осмотрел берег царь, – надобно нам шунгита набрать. Где тут сподобно?

– Батюшки, так вон он! Повсюду! – развел руками мужик. – Вели, кликну людям, в мешки покидают. А пока, Государь, почти раба Божьего Демьяна, зайди перекусить?! Вон избенка моя, – показал он на ближайший дом. – Там и баньку прикажу затопить. У меня не черная, как у всех тут, а с трубой, – староста бросился в ноги, и Петр его поднял.

– У остальных-то пошто черная?

– Так ты ж, Государь, повелел налог с труб брать. Непосильно-то людям. Вот в копоти и живут. А у меня банька жаркая!

Петр нахмурился, услышав намек на строгость своего указа.

– Что ж, может, и загляну. Кто ж красоту-то здешнюю ставил? – показал он на церковь.

– Местная артель, Государь, под началом плотника Нестора, – выступил вперед священник. – По твоему же указу и заложена.

– Хм, – вспомнил Петр, за всеми заботами запамятовавший о том. – Ну что ж, ладно скроена! Осветили?

– Прошлым годом, 19 августа. Преображения святого день.

– А вот и он, мастер Нестор. – Вытолкнул священник вперед человека с волосами, перетянутыми по лбу берестяной повязкой, и подпоясанного берестяным поясом.

– Ты, что ли, плотник Нестор? – прищурился царь.

– Я, Государь! – ответил тот. – Не обессудь, коль что не так! Бог видит, что всей душой работали!

– Вижу! Мастер! – обнял его Петр. – Сколько по свету ездил, а другой такой – не видал! Веди, показывай.

– Церковь у нас не токмо Божий дом, со всех островов и деревень люди всякие вопросы в ней решают. Кому об деньгах поговорить надобно, кому по правде рассудить, кому пожалиться. Оттого и шестистенка. Для простору. И указы твои, Государь, здесь же читаем, – объяснил Нестор.

– На завод пушечный люди мне нужны? Туда направляемся.

Много Петр тогда от мастера секретов узнал. Видно было, что любил Нестор плод рук своих, каждую деталь продумал.

– А по мне – каменная церковь лучше! – выйдя на крыльцо, сказал Александр Кикин. – Дерево неподъемное. То кривое, то косое, и как ни пыжься, а огня и дождя боится. Ну простоит лет сто, а потом сгниет!

– Прости меня, мил человек, что встреваю, – подал голос Нестор. – И сто лет простоит, и двести, а там, Бог даст, и все триста! – мастер поклонился Петру.

Царю пришлась по душе горячность, с какой Нестор дело свое отстаивал.

– А правда то, мастер, как закончили работу, ты сказал, что одна такая церковь на века и не будет такой? И опосля топор в реку забросил? Должно, жаль топора-то?

Все заулыбались с пониманием.

– Все правда, Государь! И про топор! Забросил. А какой был топор! Пожалел, достать хотел, да куда!..

– …А ведь прав был мастер Нестор, – вздрогнул Петр, очнувшись от воспоминаний. – Как сказал, так и есть! Простояла триста лет и более, Бог даст!

– Далеко видно, Петр Алексеевич? – Павел и Егор, добравшись до верха, тоже захотели осмотреть окрестность.

– Я аж на триста лет назад заглянул! Сюда становитесь. Вон, снизу уж пялятся вовсю, – недовольно буркнул Петр.

Действительно, внизу собралась толпа экскурсантов, и все тыкали пальцем на верхнюю главку, откуда выглядывали лица.

– В мои-то времена, мнится, поболе домов было, – сказал Петр поднявшемуся следом реставратору.

Вспомнил он, как староста Демьян отобедать их к себе зазвал. Вошли в горницу в шесть окон, по три с каждой стороны. Стол под красным углом, лавки добротные, слева печь с лежанкой. Ставец для лучины, а под ним бочка с водой. Зеркало висит на стене, а на видном месте – гордость хозяйская – шкаф городской половик придавил. Во всем виден достаток!

Алексашка, баламут, большой рубленный дом старосты увидав, не в горницу заглянул, где угощение ставилось, а по ошибке в подклеть ломанулся. А там девки при лучине шили. Уселся он с ними и давай зубы скалить. Хозяин наверх зовет, угощение простывает, а ему хоть бы что. Пристрел глазной ведет. Пришлось Кикина за ним посылать.

Когда Алексашка вошел, Петр, Роберт Арескин, Кикин и другие уж за столом сидели. Раскраснелись от выпитой медовухи. На столе все заставлено. Хозяйка расстаралась, пока они по погосту разгуливали. Сама улыбчивая и дородная, в праздничной кике, украшенной речным жемчугом, нарядной белой рубахе с красной вышивкой.

Алексашка вошел, у рундука поклонился. Она показала ему на рукомойник с