Теплым октябрьским днем, под пение птиц, полковник Костюшко и Устюжанинов прибыли в Филадельфию. Город, считавшийся в ту пору американской столицей, был шумным, поражал обилием лавок, контор, кабаре, ресторанов и крохотных семейных ресторанчиков, клубов, банковских отделений, фруктовых базаров и площадок, где проводились петушиные бои.

Была бы воля Устюжанинова, провел бы здесь несколько лет. Хотя бы ради того, чтобы попробовать все фрукты, что выставлены на выносных прилавках магазинов и просто в лотках, горами сложены на широких развалах, украшенных щитами, на которых изображены написанные маслом райские яблоки, ананасы и авокадо. Наверное, все фрукты, что продают в Филадельфии, так же вкусны, как райские яблоки вывесок. Иначе с чего бы их рекламировать?

Остановились наши путники у аптекаря Беллини – тот выделил полковнику с адъютантом по комнате на втором этаже, а двух ординарцев, сопровождавших Костюшко, поселил в большой комнате, примыкавшей к аптеке. Аптека располагалась у Беллини на первом этаже.

Два дня Костюшко почти целиком провел в штабе Вашингтона – уточнял задания для усиленного саперно-строительного отряда, которым ему теперь предстояло командовать, а Устюжанинов бродил по городу, рассматривая нарядные викторианские особняки местных богатеев, знакомясь с достопримечательностями и коллекцией английских пушек, взятых в боях в качестве трофеев, пробовал фрукты и диковинные жареные колбаски из козлятины, печеные фазаньи яйца и сырую рыбу с перцем и солью, а также маринованную в вине, вечером забирался в библиотеку аптекаря и читал книги.

Аптекарь Беллини оказался образованным человеком, книги он вывез из Англии, где у него не сложились отношения с коллегами-провизорами и он поссорился со своей профессиональной гильдией. В Америке у Беллини дела шли лучше, чем в Англии.

Оказалось, что аптекарь знаком и с Гиацинтом Магелланом.

– Я тоже знаком с Гиацинтом Магелланом, – сказал Устюжанинов.

Аптекарь с уважением посмотрел на него, одобрительно кивнул.

– Очень светлый человек, – сказал он и еще раз одобрительно кивнул, – образованный, умный, автор нескольких увлекательных трактатов. И издатель хороший.

– Скажите, а вам никогда не приходилось слышать такую фамилию Беневский? Морис Август Беневский, граф…

Склонив голову набок, аптекарь задумчиво почмокал губами, что-то прикидывая про себя, затем сделал отрицательный жест рукой.

– Нет, никогда не слышал, – сказал он. – Хотя, может быть, и встречались. Мир-то – тесный.

– Тесный, – согласился с ним Устюжанинов, – как неразношенный ботинок. У издателя Магеллана мы с Беневским прожили год, потом я уехал, а граф остался дописывать воспоминания о своих приключениях. А потом… – Устюжанинов запнулся умолк на несколько мгновений и обреченно махнул рукой: – В общем, я потерял его.

– Потерять человека в нынешние времена – штука очень простая, – аптекарь поморщился – наверное, что-то вспомнил. – А вот найти – штука непростая. Сочувствую вам, молодой человек.

Устюжанинов молчал. Беллини тоже молчал. Наконец аптекарь вытряхнул из кармана блузы платок, отер им влажный лоб.

– Погода стоит, как в июле, – заметил он, – в реке можно купаться, будто у себя в ванной, – аптекарь пожевал губами. – Я, молодой человек, пожалуй, напишу письмо Магеллану. Вдруг он сообщит что-нибудь новое про вашего приятеля…

– Учителя, – поправил аптекаря Устюжанинов.

– Давайте так и поступим, – сказал Беллини, – а вы ко мне заглядывайте иногда – вдруг какие-нибудь новости придут из Лондона… Хотя почта ныне работает знаете, как, – взгляд аптекаря сделался виноватым, – война…

– Но не век же быть войне, – проговорил Устюжанинов философским тоном, – придет время – и войны не станет.

Пробыл Устюжанинов в южном отряде Костюшко два с лишним года – и мосты через реки наводил, и в пеших атаках со вскинутым над головой палашом участвовал, и крепости строил, и взрывными работами занимался, и мерзлую землю киркой, стоя рядом с полковником, долбил – всякое, в общем, случалось…

Однажды даже встретился с русскими – его внимание привлек крупный черноусый человек, который, сидя на пне перед зеркалом, остро наточенным палашом брил себе голову.

Зеркало перед ним держал белобрысый мальчишка – такой же белобрысый, как и сам Устюжанинов, брови на лице не были видны совершенно, – богатырь намыливал ладонью себе голову, потом скреб лезвием лысину.

На Камчатке казаки тоже поступали так – иногда весной саблями брили себе головы, оставляя только оседлец – длинную прядь волоса, растущую едва ли не от затылка. За эти оседлецы мужиков с удовольствием таскали бабы, когда те, перебрав браги, заквашенной на горькой бузине, с жалобными стонами волоклись к себе домой. Доставалось им от обозлившихся женок здорово.

Этот же, – судя по всему, такой же волонтер, как и Устюжанинов, на макушке ничего не оставил – срубил все начисто. Только спрашивал на родном для Устюжанинова и таком дорогом языке:

– Ну, как получается, Тимоша?

– Все путем. Очень толково, дядя Харлампий!

Боже мой, – русские! Здесь, на краю краев земли, в глубине Америки, около города Чарльстона, насквозь пропахшего порохом, обугленного, где засели остатки двух английских полков и никак не хотят сдаваться. Устюжанинов подождал, когда палаш у дяди Харлампия затупится окончательно, а отроку надоест держать зеркало и подошел к ним.

Спросил тихо, четко, дивясь тому, что еще не забыл русского языка:

– Откуда прибыли в Америку, земляки?

У дяди Харлампия челюсть отвисла так, что до самых колен достала, стукнулась о них с глухим костяным звуком. Наконец, совладав с собою, казак вернул челюсть на место и воткнул палаш в землю.

– И впрямь, земляк, – просипел он недоверчиво, вскочил на ноги и кинулся обнимать Устюжанинова, затанцевал вокруг него: – Земеля, земеля, земеля!

Тимошка, заряжаясь весельем дяди, также заплясал вокруг Устюжанинова:

– Земеля, земеля, земеля! – ему сделалось весело, своего дядьку таким оживленным он не видел уже несколько лет.

– Йех, была бы горилка – обязательно отметили б это дело, – дядька искренне посетовал, что в лагере пехотного батальона нет ничего крепче воды, а водой, как известно, встречи с земляками не отмечают. Несерьезно это. – Ладно, – снова затрепыхался дядька, – в следующий раз мы к этому вопросу обязательно подготовимся.

«Если, конечно, он будет, этот следующий раз, – с неожиданной печалью подумал Устюжанинов, – жизнь такая скоротечная, что не знаешь не только то, что будет завтра, но и то, что будет сегодня…»

Дядька Харлампий перестал приплясывать, остановился напротив Устюжанинова, остро глянул ему в глаза:

– А вот ты как попал сюда, мил человек?

Устюжанинов не выдержал, усмехнулся – печаль не покидала его: