К берегу двигался он огородами, чтобы никого не повстречать. Было темно и как-то щемяще хорошо кругом. Так хорошо, что временами сердце побаливало. Сучок на прясле за рубаху зацепился – не пускал. Ботва хватала за ноги – остановись, куда ты и зачем?..

Серьга прибавил шагу в темноте. Споткнулся обо что-то и угодил в канаву. Сильно ожегся лицом о крапиву и обрадовался вдруг. Сорвал колючий кустик, шумно, жадно понюхал. «Как хорошо крапива жжётся! Боже мой, как хорошо! Живёшь – не ценишь!.. Разве это больно? Сладко! Ах, крапива, лапушка… Прощай!»

Река блеснула под обрывом.

Временами поскальзываясь, он торопливо спустился по тропе, облитой росами. Под ногою затрещала ветка – вороньё всполошилось вверху. Загорланило, размахивая крыльями в листве, но не улетая.

Парень добрался до лодки. Камень поднял. Верёвку вынул из кармана. Обвязал кругом камня. Облизнувши губы, огляделся. Отражение полумесяца разбитым красноватым крошевом трепетало у кромки воды… Где-то в прибрежных зарослях пичуга попискивала. Музыка еле-еле слышалась вдали. Красные, зелёные и синие, золотистые и фиолетовые огни – большими высокими дугами вспыхивали – праздничные ракеты над посёлком гидростроителей…

«Заехать, что ли, в гости? – подумал он, оставляя камень в лодке. – Проститься надо кое с кем из Благих Намерений!»

21

Тёмный крутояр – как древнее какое-то гигантское горбатое животное, окаменевшее в ледниковый период. (И холодок от крутояра неспроста). С недавних пор тут появилась небольшая пристань – железный дебаркадер, деревянная лестница, зигзагообразно ведущая вверх. На крутояре – штук десять вагончиков. Трансформаторная будка. Железобетонные треугольные блоки под самые звёзды взгромоздились горой, будто современная, плохо сложенная пирамида Хеопса.

Лодка причалила к дебаркадеру. Серьга поднялся по лестнице. Кругом было темно и только столовая гидростроителей освещена – свет в окошках, на крыльце, во дворе.

За окнами, когда Серьга приблизился, был слышен приглушённый гул большого зала. Аплодисменты раздавались – словно щебень самосвалы сыпали.

Серьга ступил на освещенное крыльцо. В шумный зал протиснулся.

Шло награждение участников «героического штурма реки». Раскрасневшийся круглолицый начальник строительства Ярыгин, колыхая жирным подбородком, наползающим на галстук, торжественно вручал ордена и медали. Руку сердечно и долго потрясал награжденному, обнимал по-отечески и, захмелев, лез мокрыми губами целоваться и даже скупою суровой слезой окроплял блестящие награды… Оркестр в это время лихо выводил короткий туш и, глядя на Ярыгина, дожидаясь, когда он проплачется над очередным награжденным героем, – снова шпарил бравурный марш…

На возвышении стоял смущенный Варфоломей Кикиморов.

– Ето самое… – Разводя руками, он, косноязычный, неуклюжий, косился на медаль, покашливал. – Ну, какое ответное слово ломануть мне сейчас? Ето самое… Вот… Как простой советский подрывник России могу, ето самое, чо вам сказать? Взрывал, бляха-муха, и будувзрывать! Спасибо, значит, братцы, за доверие и ето самое… Да здравствует, мать его так, демонит!

Чистяков поначалу побаивался, как бы кто его не остановил. Но вскоре он понял – никому тут дела нету до него. На этом празднике – вдруг понял Серьга – его принимают за своего. За простого работягу.

Осмелев, он вилку взял со стола. Настойчиво поколотил по бутылке. Гомон толпы не скоро, но затих. Все обратили на парня внимание.

– Граждане! И я с ответным словом! – Чистяков остановился напротив огненно-рыжего; выдохнул медленно, четко: – Я пришёл сказать, что ты – подонок!.. Каких ещё не видел белый свет!..

В пустом бокале на столе загудела муха.

Варфоломей ухмыльнулся.

– Спиши слова, дружок. А то забуду.

Серьга широко, демонстративно размахнулся и влепил пощечину здоровенному взрывнику, аж медаль на груди колыхнулась.

– Это на память! От меня и от Олеськи!

Он повернулся в тишине и, точно клином рассекая онемелую толпу, вышел за двери…

За спиной оркестр грянул туш; музыканты, не разбирая, что к чему, посчитали слова Чистякова за очередную торжественную речь.

– Идиоты! – рявкнул кто-то. – Прекратите!

А кто-то хохотнул:

– Да ладно, пускай играют! Парень-то сказал – не в бровь, а в глаз! Вот молодец!

А парень в это время, собираясь выйти к лодке, прошёл по освещённому двору, свернул куда-то, думая, что свернёт к реке, пересёк поляну, заваленную битым кирпичом, и оказался на чёрной ленте тракта, мерцающего под звёздами. Постояв, он посмотрел назад. Глубоко вздохнул и пошёл куда-то по чёрной утрамбованной дороге, отмеченной километровым столбиком, на котором сидела сова, насторожённо смотрела на позднего путника.

Потом какой-то конский топот за спиной послышался.

Белую рубаху Чистякова заметно было издалека.

Недалеко от фермы – от нового свинокомплекса – Варфоломей догнал его. Загорцевал верхом на рысаке. Бросил поводья. Спрыгнул. И молча стукнул в губы…

Серьга не сопротивлялся. Боли не чувствовал.

– Плохо, дядя, бьёшь! – прошептал с улыбкой. – Не мастер, не умеешь ставить золотую точку…

– Да-а? – изумился бывший молотобоец. – А вот так получше?.. А вот так?! А так?.. Что замолчал, скотина?

Во рту стало жарко и тесно. От крови и от выбитых зубов.

– Отлично, дядя… Бей! Только теперь уж до конца! – негромко, хладнокровно попросил Чистяков.

– Иди в столовку, извинись, и я прощу! – посоветовал рыжий.

– Подонок ты! Каких не видел свет! Я всё сказал! Подонок! Бей!

Рыжий старался. Но не мог свалить на землю. Это злило. Рыжий недоумевал: на бойне таких быков срезал с копыт одним ударом. А этот беленький теленок стоит – как заколдованный…

Ворка вытер потные ладони о расхристанный пиджак. Схватил Чистякова за ворот и, протащив по дороге, вдавил лицом в навозную кучу возле фермы.

Кто-то позвал Варфоломея. Издалека. Невнятно. Потом погромче. Нетерпеливей.

– Ворчик! – пропел женский голос. – Клавочка твоя уже соскучилась!

Тяжело дыша, Кикиморов запрыгнул в широкое казацкое седло. Медленно поехал, обсасывая сбитый казанок и оглядываясь. Светлая рубаха маячила за дорогой, двигалась куда-то в сторону реки.

«Крепкий! – с глубоко затаённой завистью и уважением отметил Кикиморов. – Молоток! Никто и никогда не осмелился мне сказать такое!..»

Хлопнула праздничная ракета. Красным светом залила округу. И в этом свете – уже подъезжая к столовой – Варфоломей увидел человека на углу. Ружейные стволы блеснули над плечом. Разгоряченный дракой, Варфоломей не придал особого значения: сторож ходит, наверно.

А кроме этого – заметил он, но не придал значения ещё одной детали, которая мелькнула под звёздами: белая какая-то странная собака перебежала дорогу – впереди, там, где были свежие следы Варфоломея.