меня полтинник есть, — улыбаюсь я. — В загашнике.

— И у меня, — улыбается она. — Сто рублей. Припрятанные.

— Ik самая хорошая! — говорю я (глазами).

— А ты самый лучший! — глазами говорит она. — Мне пора, — говорит она. — Пока, — говорит она и встает и пробирается к выходу, такая близкая и такая незнакомая, а я остаюсь один в битком набитом автобусе, и напротив пристраивается какая-то старушка с сурово поджатыми губами, и я улыбаюсь этой старушке, и старушка смущается, и заинтересованно изучает окно, и поправляет шляпку, и пудрится — и так до следующей остановки.

* * *

Вечером я прихожу с работы раздраженный, усталый и голодный. Жена лежит на диване, тоже усталая и тоже раздраженная.

— Будешь ужинать? — вздыхает она.

— Опять полуфабрикаты? — вздыхаю я.

— Не барин, — отвечает она.

— Надоело, — отвечаю я.

— Не нравится — можешь не есть, — отвечает она и включает телевизор.

— Между прочим, по второй программе хоккей, — замечаю я.

— А по первой — вторая серия, — замечает она. — И между прочим, там лежит счет за междугородные, а у меня ни копейки.

— Между прочим, у меня тоже, — замечаю я.

— А полтинник в загашнике? — спрашивает она.

— А твои припрятанные сто рублей? — спрашиваю я.

Друг на друга мы не смотрим.

Герман Дробиз

Сплошные извинения

О простыня, прости, прости меня, я вновь тебя измял немилосердно, терзаемый бессонницей ночною.

Прости, будильник, я тебя ударил — но как еще твой звон остановить?

Прости, вода, тебе мечталось литься по сладким щечкам пухлого младенца иль омывать округлости девичьи, пропитываясь нежным ароматом прелестной кожи, но, о боже, боже, ты с отвращеньем бьешь струей по роже небритого, как ежик, старика.

Прости, яйцо, ты стать могло цыпленком, пушистым золотистым крохотулей, подпрыгивать на зыбких тонких лапках, попискивать, поклевывать, расти: ты в курицу могло бы превратиться, в веселую, пусть глупую хохлатку, а то и в петуха с роскошным гребнем и умопомрачительным хвостом. Но погибаешь в кипятке крутом и завтраком становишься моим. Я знаю — нет прощенья мне, и ты мне мстишь, и ты в законном праве: ты прибавляешь мне холестерину, чтоб наливался, крепнул мой склероз.

Прости, трамвай, что еду я в тебе, прости — не накопил я на машину, а честно — и копить не начинал. И без меня тебе довольно тяжко тащить две сотни граждан и гражданок, и среди них увесистых немало. Вот говорят: народ недоедает — откуда ж столько располневших теток, забивших чрево тесное твое? Но, впрочем, все вокруг, кроме меня, по-видимому, едут по делам, существенным для них и для державы.

Тем более прости меня, трамвай: в моей поездке слишком мало толку, чтоб я посмел тебя обременять.

Прости, моя постылая контора, — который год служу в тебе, при этом на самом деле я тебе не нужен, как ты сама ни к черту не нужна.

Прости, кассирша, давшая зарплату, что зыркнул с нескрываемою злобой, — не ты в том виновата, а зарплата; и ты, зарплата странная, прости: ты таковою зваться недостойна, я ж недостоин даже таковой…

Прости меня, продавленное кресло, в твои объятья грубо рухнул я, чтоб пялиться в японский телевизор, который мне по-русски говорит. Тебя отдать пора бы в перетяжку, и выбить пыль, и освежить обивку…

Но этого не будет никогда.

Прости меня, японский телевизор, когда б и говорил ты по-японски, спасибо, я б тебя не понимал.

Однако ты по-русски говоришь, я ж, грешный, все равно не понимаю. Стараешься, техническое чудо, с предельной четкостью являя мне лицо то депутата, то министра, то… И с той же чудной четкостью являя мне звуки их задумчивых речей… Все четко — ничего не понимаю.

Прости меня, всклень налитая рюмка, верней, прости, всклень налитая водка: ты, возникая из воды и спирта, столь ревностно и честно преуспела сорокаградусною стать, чтоб этой статью ударить старикану по мозгам, встряхнуть его, развеселить, настроить на сумасбродный лад… Нет! Куролесить, как некогда, не в силах старичок: но уж хотя бы вышел прошвырнуться в ближайший сквер на перекур с бомжами или подруге старой позвонил…

О простыня, прости меня, прости, вновь изомну тебя, порву в лохмотья, терзаемый бессонницей ночною…

Прости, прости и ты меня, читатель, за то, что поистратил пять минут на чтенье сей обманной хренотени… Здесь все неправда: молод я, и весел, и чисто выбрит, и хорош собой, и езжу не в трамваях я — отнюдь! Что до конторы — да, я в ней служу, но самым главным, и моя зарплата тебе не снилась в лучших снах, читатель!..

Нет, вру опять. Последний раз прости.

Михаил Жванецкий

Вс-с-ступление…

Во-первых, выпьем!

Во-вторых — за что?

За встречу. Вот за что.

И за компанию.

Все-таки… в последнее время… Кстати, я уже тут выпил до нашей встречи, но это не чувствуется… В общем, за здоровье, за силы, чтоб стоять и т. д.

…Так…

Что же вы приобрели за три рубля?

Во-первых, вот это вступление… Во-вторых, здесь все-таки собраны… самые разные… Вы их поддержали и этим развлекли себя.

В общем, за встречу! Я же уже сказал… Теперь… мы все должны подумать, нравится ли нам эта штука, которую вы держите в руках?.. Кстати… Я вообще склонен… Я настаиваю, чтоб первый номер был последним. Просто надо… О совести мы не говорим. Но о порядочности… Короче, перед вами то, что сейчас с трудом пишут. От нашей компании небольшой презент. Сборничек-журнальчик-куррикатурчек.

Я думаю затеять это вместо выступлений. Это культурнее. Не чувствуется запаха. Так