Чтобы пробудить необычные способности, требуется сильная эмоциональная встряска, а для того, чтобы управлять ими, нужны разнообразные и хорошо отточенные навыки. Вряд ли есть на свете чувства сильнее тех, что Эдда испытала в тот день, и именно эти чувства, выплеснувшиеся, когда она рыдала, уткнув лицо в колени Лиги, пробудили дремлющие задатки. Волоконца, что удерживали бутон, лопнули, цветок еще не распустился, но уже явил миру кончики лепестков, от которых исходил особенный запах, то самое «веяние», что учуяла Энни Байвелл. Еще не раскрывшись, цветок уже жил: необычайно чувствительные кончики лепестков тотчас принялись впитывать и оценивать степень страданий Эдды, меру ее ярости, отчаяния, а также интеллекта.

В реальном мире сила есть во всем, и дом госпожи Энни не был исключением. Во-первых, ведунья и сама обладала недюжинным даром, хотя использовался он скверно, неумело и однобоко. Энергия Лиги воплощалась в горечи и жгучей боли, столь глубоко засевшей внутри, что Лиге казалось, будто она ничего уже не ощущает. Сила, при помощи которой Лига заталкивала черные эмоции вглубь, дабы защитить себя от душевного расстройства, существовала отдельно. Это была добрая сила.

Есть на свете чудесная субстанция, которая молочным сиянием пронизывает всякого человека — Бранзу, мистера Дита, да любого. Охваченная горьким отчаянием и яростью, Эдда в тот день притянула к себе волны этой субстанции, исходящие не только от обитателей особняка госпожи Энни, но и от людей далеко за его пределами. Пылающую сердцевину из горя и гнева окутало облако энергии — подобно тому, как пламя костра бывает окружено подрагивающим куполом горячего воздуха или распускающийся бутон — первыми едва заметными струйками аромата, который вскоре превратится в сладкое благоухание.

Много людей встретилось Эдде на улицах, и каждый нес в себе тайную силу — и дети, не подозревавшие, что в них таится частичка волшебства; и юные девицы, в чьих шутливых гаданиях порой заключалось зерно истины; жены и матери, чьи супы превращались в лекарство, если в семье кто-то хворал; мужчины, которым благоволила фортуна, и женщины, способные исцелять словом или прикосновением. В каждом из нас бьется жилка силы, такая тоненькая и призрачная, что чаще всего мы ее и не замечаем; каждого порой опаляет мгновенный огонек удачи — коротко стрекнув по коже, это пламя исчезает, прежде чем мы успеваем сообразить, откуда оно взялось и что с ним делать. На своем пути Эдда бессознательно вытянула эти невидимые ниточки из всех прохожих, домов, животных, птиц и растений. Она шла через город, словно лодка, скользящая по озерной глади. Магическая сила сгущалась, плескалась волнами за ее спиной, будто расплавленное стекло, и при этом концентрировалась в ней, а не рассеивалась. Эдда шла — и за ее спиной город тускнел, теряя энергию; людей словно бы замыкало — они рассеянно припоминали, чем только что были заняты, потом словно бы встряхивались, промаргивались и с новым усердием брались за дела.

Когда Эдда вернулась домой, старая знахарка почуяла эти всплески. Но ее собственный дар давно ослаб, и потому она не могла, да и не хотела, разбираться в их сути. Будь она понастойчивее в расспросах, наверняка сообразила бы, что происходит, и сумела бы немного «причесать» вихри магического потока. Не сумела. Энни Байвелл поужинала вместе с Коттингами, а когда Бранза, огорченная всеобщим унынием, отпустила женщин из-за стола и, напевая, загремела посудой в мойке, старуха поднялась по лестнице, пожелала Эдде и Лиге доброй ночи и удалилась в свою спальню.

Когда же Бранза ушла спать — когда дом погрузился в сон, когда горожане, придавленные необъяснимой усталостью, раньше обычного рухнули на свои убогие матрасы и соломенные тюфяки и, опустошенные, уснули без грез и сновидений, — накопленные силы и чувства этого дня выпустили усики-антенны и медленно поползли из памяти, разума и тела Эдды по всему дому, точно пытливые цепкие корешки. Половицы, штукатурка, потолочные балки, обшивка стен — ничто не было для них помехой. Они неумолимо пробирались вниз — безмолвные, бесплотные, без цвета и запаха, — туда, в швейную мастерскую, где впервые пробудились под воздействием определенных событий, вернее, пересказа этих событий.

Человеческие фигурки, которые Эдда вырезала из черной и белой материи, поначалу оставались кусочками ткани и лишь слегка подрагивали, словно от сквозняка. Булавки, пригвоздившие их к столу, слабо поблескивали (вполне естественно, ведь из незанавешенного окна на них падал мягкий свет луны). А потом булавочные головки засветились — сперва темно-красным, затем ярко-оранжевым светом, — и это был первый сигнал того, что Эдда обретает истинную силу. Один за другим пришпиленные человечки перестали дрожать, обратили внимание на светящиеся булавки, мягкими тряпичными руками помогли себе сесть и этими же руками попытались потушить жаркое сияние. Фигурки заговорили: поначалу обычное ухо не различило бы произносимые ими слова, затем их матерчатые глотки перешли на сухой шепот и, наконец, звуки стали более гладкими, металлическими, похожими на щелканье ножниц.

Это были уже не плоские куски ткани: человечки приобрели объем, увеличились до размеров обычных людей, их ноги встали на пол.

— Холодновато! — пробормотал один.

— Не волнуйся, — успокоил его другой. — Скоро мы все тут разогреем. — Он погладил булавку, которая торчала из него раскаленной стрелой, а головка шипела и плевалась желтыми искрами.

На фигурах появилась одежда — вышитая, вытатуированная или очерченная мелком на белой и черной коже. Возникли контуры лиц, столь же призрачные, как и одежда — они то меркли, то проступали вполне отчетливо; заблестели волосы. Все пятеро являли собой молодые, двенадцатилетней давности, копии своих двойников — Джозеф Вудман, Турро Кливер, Иво Стрэп, Лицетт Фокс и Хогбек-младший, сын темнокожего чужеземца.

— Откуда начнем? — спросил самый мелкий.

— Фокс первым согрешил, — отозвался кто-то. — Надо сделать все, как было.

— Все-таки Хогбека-младшего ждет самое большое посрамление. По положению он ближе всех к джентльмену. — Мягкие руки черной фигуры сомкнулись на шипящей, раскаленной добела головке булавки, которая торчала из его бархатных штанов.

— Тогда оставим его напоследок. Давайте действовать от низшего ранга к высшему.

— Да, и для каждого сохраним первоначальный порядок — сперва Фокс, потом Вудман, потом я, и так далее.

— Отличный план! — Двойник Фокса захлопал в ладоши, комнату осветили вспышки, похожие на молнии.

Приглушенно бормоча и поблескивая, пять тряпичных фигур покинули дом.

Турро Кливера они нашли в квартале проституток, в объятиях его любимой прачки. От прикосновения тряпичных рук девица выпрыгнула из постели, схватила платье, чтобы прикрыть наготу, и метнулась к стене, вопя во все горло. Ее крики подняли на ноги целый дом. Все пятеро визитеров по очереди сделали свое дело с Турро: Фокс, Вудман, Кливер, Стрэп и последним Хогбек. Столпившиеся в дверях прачки таращили глаза, сокрушенно охали или хихикали — каждая в зависимости от своего характера и прошлых отношений с Турро.

Иво Стрэп мирно сопел в кровати рядом со второй женой и семерыми из двенадцати отпрысков. Никто не видел, как пять тряпичных человечков проникли в дом сквозь фасадную стену. Они стащили Стрэпа с постели — он так отчаянно цеплялся за простыни, что жена и дети едва не свалились на пол. Пока детишки сонно жаловались, что отец заграбастал себе все одеяло, двойник Хогбека обнажил зад Стрэпа и предложил попользоваться им коротышке Фоксу.