Она сказал мне телефон, я записал его в свой.

Имя – Маша.

Очень приятно.

Распрощавшись, я пошел искать дочь. Уходил от Маши упругим молодым шагом. Если она смотрит вслед, оценит стройность и стремительность походки.

Вот как бывает в жизни: не знаешь, где потеряешь, не знаешь, где найдешь.

Я прошел все залы, Ани нигде не было.

Слегка встревожившись, вышел из павильона.

И телефона у нее нет. Пора купить. Да и давно бы купили, она сама не хочет. Я как-то спросил почему.

– Потому что у нас в классе у всех телефоны.

– И что?

– А то. Не хочу.

Очень самостоятельная девочка.

Я прошелся туда, сюда, кружил по окрестным дорожкам и тропинкам.

Аня сидела на лавочке возле площадки аттракционов.

– Ушла и не сказала, – упрекнул я.

– Не хотела мешать.

– Ты ничему не мешала.

– Очень красивая девушка.

– Да. И что?

– А мама красивая?

– Она красивее всех.

– Неправда. Красивая, но не красивее всех. И я красивая, но не красивее всех. Вы все время врете.

– Это не вранье, Анечка. Для меня ты красивее всех. Потому что я тебя люблю.

– А маму?

– Тоже. Тебе понравилось?

– Что?

– Динозавры.

– Да ерунда какая-то. Халтура.

– Ты знаешь это слово?

– Пап, ты все время удивляешься. Я что, с Марса? Я все слова знаю на русском языке вообще-то. Ну, не все еще. Есть какие-то термины. Все термины никто не знает.

– И что такое халтура?

– Когда что-то плохо делают. Для вида. Как ты со мной гуляешь.

– Аня, не обижай меня. Я с тобой гуляю не для вида, мне нравится. А если я с той девушкой задержался, то по делу. В моем агентстве, ты знаешь, ищут моделей для рекламы. Везде. У нее интересное лицо, вот я и…

– Чего ты оправдываешься? Я верю.

– Я не оправдываюсь, просто… Хочешь на колесо обозрения?

– Не знаю.

Аня оглянулась, посмотрела на колесо.

– Можно.

Мне показалось, она согласилась, чтобы меня успокоить и утешить. Я ведь был расстроен и не сумел этого скрыть. Вернее, не захотел этого скрыть. И она увидела. И что расстроен, и что озабочен тем, чтобы она увидела, как я расстроен. Она все понимает. Даже страшно иногда.

Медленно поднимались на колесе, оглядывая территорию ВВЦ и окрестности.

– Много все-таки в Москве людей живет, – сказала Аня.

– Да. А что?

– Ничего. Просто – много. Ладно, сейчас спустимся – и домой.

– Я не тороплюсь. И ты еще на лодке хотела. Поплаваем?

В прошлом году я катал ее и Ирину на лодке в небольшом пруду, Ане очень понравилось.

И сейчас она улыбнулась и кивнула.

Слишком широко улыбнулась, слишком охотно кивнула.

Чтобы показать мне, что ей очень хочется поплавать на лодке.

Как и в прошлом году, на лодочной станции меня предупредили, что можно катать только детей от десяти лет. Как и в прошлом году, я сказал, что Ане именно десять. Лодочнику было все равно, лишь бы свалить с себя ответственность.

Я медленно греб, с отрешенной задумчивостью глядя на воду, небо, облака и деревья на берегах. Вернее, я изображал отрешенную задумчивость. Я этим приглашал дочь тоже отрешиться от всего и просто получать удовольствие.

Она опустила руку в воду и смотрела, как вода обтекает пальцы.

Показалось вдруг, что она намного взрослее. Что это вообще взрослая женщина, которую я обманываю – вот только понять бы чем.

Даже жутковато стало.

Аня спросила, не поднимая головы, не глядя на меня.

– А та жена, которая первая у тебя была, она тоже была красивая?

– Да.

– А почему ты ее бросил?

– Я ее не бросил. Расстались.

– Почему?

– Поняли, что это была ошибка.

– А твой сын?

– Что сын?

– Почему он не приезжает?

– Он такой… Немного своеобразный.

– Аутист?

– Вроде того, но в очень легкой степени. Ты знаешь, что такое аутизм?

– Сам же мне кино показывал – «Человек дождя». Кроме сцены, где они там в гостинице. Ну, он там, его брат, с невестой в постели, а этот вошел.

– Если я не показал эту сцену, откуда ты…

– Сама посмотрела. Потом. Ничего особенного. Думаешь, я об этом ничего не знаю?

– Знаешь – и хорошо.

– Да не бойся, я об этом не буду. Мне еще рано. А с мамой, значит, не ошибка?

– С мамой не ошибка.

– А зачем люди женятся?

– Чтобы жить вместе. Рожать и воспитывать детей.

– Я не буду рожать и воспитывать. Мне будет некогда, я хочу, чтобы была интересная работа. Путешествия.

– Это ты сейчас так говоришь.

– Нет. Или работа, или семья, – Анечка вынула руку, стряхнула с нее капли. Как-то деловито, не по-детски. Так трясет рукой женщина, мывшая посуду.

– У меня и работа, и семья. И все нормально. Я вас обожаю.

– Бабушка говорила, что ты не стал великим художником, потому что все время о ком-то заботился.

– Тебе говорила?

– Маме. Ты бы им сказал, чтобы они при мне поменьше говорили. Они думают, ребенок ничего не понимает. А я не виновата, что понимаю.

Вот, значит, о чем говорят наедине мама и Ирина. Мама защищает меня. На то она и мама.

– Анечка, послушай. Я не стал великим художником потому, что я не великий художник. Я просто художник. Хороший. И уж поверь, если бы я был великий, то мне ничто не помешало бы. Хоть десять семей. И хватит об этом, ладно? Главное: я тебя очень-очень люблю и никогда не разлюблю.

– А маму?

– И маму, конечно. Прям ужас как.

Я надеялся, что Анечка хотя бы улыбнется. Но она не улыбнулась, смотрела на воду.

Но взглянула на меня и, наверное, догадалась, что я жду улыбки.

И – что ж, мне, дескать, не жалко – улыбнулась.

Зазвонил телефон.

Я не хотел ни с кем говорить.

– Звонит, – сказала Анечка.

Я достал телефон и уронил его в воду.

– Опа, – сказал весело. – Ну и шут с ним.