Поручение, сначала представлявшееся Тихону делом легким и обычным, сейчас стало для него самым трудным, самым опасным заданием губчека. Кто знает, что предпримет враг после того, как ему не удастся взорвать «Фултон»? И кто этот враг? Кто обратится к Тихону с условленной фразой? А вдруг признание в губчека было только умелой игрой? Успокоил Лагутина, что на пароходе рядом с Тихоном будет свой человек, а сам заодно с теми, кто подложил динамит?

Рано утром, как только солнце оторвалось от городских крыш, проститься с братом на пирс прибежала Нина, протянула ему сложенный листок бумаги:

— Тебе письмо.

— От кого? — удивился Тихон.

— А вот угадай!

— От Маши?!

— Вчера отряд наших ткачей на фронт уходил, на фабрике митинг собрался. Гляжу, Маша тоже в отряде, в косынке с красным крестом, через плечо сумка с бинтами. Оказывается, она медицинские курсы кончила, у нас на фабрике организовали. Меня заметила, подбежала и эту записку попросила передать. Я ей и сказать ничего не успела.

Прочитав записку, Тихон схватил сестру за руки, закружил по пирсу.

— Ты что, шальной? — испуганно закричала Нина, а сама не могла скрыть радости за брата.

В девять часов утра начали посадку детей. Худые, вялые, с недетской серьезностью в запавших глазах, они молча выстраивались вдоль борта.

На берегу собралась толпа провожающих. Женщины вздыхали, плакали, мужчины курили. Одна работница, утирая слезы кончиком темного платка, сказала:

— Если умрут, то хоть не на глазах.

Другая скорбно добавила:

— А если вернутся, застанут ли нас в живых?

Рядом с ними, посверкивая очками, убежденно и злорадно бубнил какой-то бывший чиновник в заношенном сюртуке:

— Перевернутся, как пить дать, перевернутся. Вон ведь их сколько, мелюзги-то, а пароход совсем никудышный, развалюха. Помяните мое слово — будут в Саратове трупы вылавливать...

— Хватит сердце-то нам рвать! — зло выкрикнул рабочий в спе­цовке.

Человек испуганной мышью тут же юркнул в толпу.

Ткачиха Минодора, стянув с головы красную косынку, взволнованно сказала воспитателям:

— Берегите детей, кроме вас, о них некому будет заботиться, с вас мы спросим за их здоровье, за их жизни.

К Тихону пробрался возбужденный Пашка с узелком в руке. Лагутина срочно вызвали в губком партии, проводить его не смог.

Чекист положил руку мальчишке на плечо:

— Ты около меня держись, Михаил Иванович поручил присматривать за тобой. Мне тут кубрик выделили, вдвоем поместимся. Не возражаешь?

— Что вы, товарищ Тихон! Мне дядя Миша тоже говорил, чтобы я от вас никуда, — доверчиво ответил Пашка.

Перегруженный «Фултон» дал хриплый протяжный гудок и, вспенив колесными плицами воду, отошел от запруженной народом пристани. Военный оркестр, блеснув на солнце вскинутыми трубами, заиграл «Прощание славянки».

Провожающие замахали косынками, фуражками. Навзрыд заплакала какая-то женщина, ей откликнулся с парохода пронзительный детский голосишко и оборвался под ударом медных тарелок.

Возле Дома народа, на смотровой площадке, повисшей над зеленым откосом, еще толпа провожающих. В сторонке Тихон увидел Лагутина в расстегнутой шинели. И Пашка заметил его, вскинул тонкую руку, прижался к перилам.

Отдаляется назад железнодорожный мост в голубой дымке, стихают суровые звуки духового оркестра. Пароход прошел мимо Волжской башни, где в мятеж стояла баржа смерти. Позади оставался город, на улицах которого еще чернели пожарища, еще зияли красные кирпичные развалины, еще не потемнела в Демидовском сквере деревянная пирамида с металлической звездой — памятник жертвам мятежа. А впереди у города были новые испытания, новые жертвы...

Рядом с Тихоном остановился Сачков, чекист с неудовольствием покосился на него. Лицо учителя было бледным и грустным, светлые усталые глаза строго прищурены.

— Наконец-то, товарищ Вагин, все сомнения позади, — вполголоса произнес он и вернулся к детям.

Тихон с изумлением посмотрел ему вслед, вцепился в плечо Пашки. Не сразу понял: Сачков, которого он подозревал все эти дни, назвал пароль.

За Стрелкой «Фултон» сделал поворот по солнечному стрежню Волги, и город скрылся из глаз.

Наступало грозное лето девятнадцатого года — второе лето Гражданской войны...

Последний рейс «Фултона» 

(Повесть)

Часть первая 

...Большевики, видимо, на что-то надеются —

они спасают своих детей.

Из зарубежной газеты 1919 года

Донесение

Губернская чрезвычайная комиссия. Ночь на седьмое июля 1919 года.

Электрическая лампочка на длинном шнуре тускло освещает кабинет председателя губчека — вытянутый, узкий, с высоким потолком в аляповатой лепнине. В блюдце на массивном столе гора окурков. В открытое окно лениво плывет сизый табачный дым. Слышно, как у подъезда мерно расхаживает часовой, хлопают голенища тяжелых, задубелых сапог, под подошвами похрустывает битый кирпич.

Ночь душная, безветренная. За окном, в потемках, спит разрушенный мятежом город, лишь кое-где, в уцелевших зданиях, пробиваются, едва теплятся редкие, тоскливые огоньки.

Напряженное лицо Лагутина изрезано глубокими морщинами. На высоких залысинах испарина, глаза усталые, с покрасневшими, набухшими веками. Сухие, потрескавшиеся губы властно сжаты. Ворот гимнастерки расстегнут.

На краю стола — потертая портупея с раскрытой кобурой, из которой высовывается вороненая рукоять маузера. На зеленом сукне в рыжих подпалинах стеклянная чернильница и листки серой оберточной бумаги — донесение Дзержинскому.

Каждое слово, каждый факт взвешивал Лагутин, знал — забот у председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии с лихвой хватает. Когда был в кабинете на Лубянке, сам видел за створчатой ситцевой ширмой металлическую койку, покрытую грубым солдатским одеялом. Здесь, не больше четырех часов в сутки, и спал Дзержинский.

Огромной важности дело поручила ему партия. Только человек, способный на самоотречение, на самопожертвование, мог возглавить борьбу с контрреволюцией. Везде саботаж, бандитизм, разруха, голод. И везде чекистам на местах нужен совет, помощь Дзержинского.

Потому и старался Лагутин, чтобы донесение о «Фултоне» было кратким и ясным, как телеграфный текст.

Огромную ответственность взял на себя председатель губчека, отправив «Фултон» из города после того, как в трюме парохода обнаружили динамит. Был момент, когда Лагутин чуть не отдал приказ задержать пароход. Но вспомнил изможденные, заострившиеся лица голодных детей и опять пришел к твердому убеждению, что рейс «Фултона» — последняя возможность спасти их от гибели. Но риск был — на «Фултоне» затаился жестокий, беспощадный враг, готовый на самое чудовищное преступление.

Если бы это было возможно, Лагутин сам бы отправился с детьми. Сейчас, когда «Фултон» ушел из города, председателю губчека оставалось ждать сообщений и надеяться на Вагина. Лагутин не сомневался: если потребуется, ради спасения детей Тихон пожертвует собственной жизнью. Но страшно было представить, что случится, если ему не удастся обезвредить врага вовремя.

Председатель губчека закурил и, разминая затекшие ноги, прошелся по кабинету. Мысли опять вернулись к тому, как помочь Вагину выполнить порученное задание.

Самое простое — арестовать Ливанова. Но где гарантия, что бывший полковник царской армии назовет на допросе имя человека, который отправился на «Фултоне»?

Кроме того, от Ливанова тянется нить к штабс-капитану Бусыгину, на уничтожение банды которого только что отправился отряд чекистов, возглавляемый начальником иногороднего отдела губчека Андреем Лобовым. Не было у Лагутина уверенности, что удастся быстро разбить банду Бусыгина.

Нет, нельзя арестовывать Ливанова сейчас, преждевременно — все больше убеждался председатель губчека. В случае неудачи отряда Лобова штабс-капитан Бусыгин рано или поздно опять обратится к Ливанову через лавку Менделя, который обещал о всей