поступающей к нему информации сообщать чекистам. И тогда, надеялся Лагутин, можно будет провести операцию, которая позволит одновременно ликвидировать и банду Бусыгина, и городское подполье во главе с бывшим полковником Ливановым. Надо только набраться терпения.

Часовой за окном кого-то окликнул, угрожающе лязгнул затвор винтовки. Послышался приглушенный разговор, хлопнула дверь, и опять тишина, только похрустывает под сапогами часового битый кирпич.

Лагутин вернулся за стол, с силой ткнул окурок в переполненное блюдце и закончил донесение:

«...Контрреволюция будет раздавлена! С коммунистическим приветом — председатель губчека Михаил Лагутин».

Утром донесение ушло в Москву, а через два часа в операции «Фултон» появилось новое тревожное обстоятельство, которое поставило ее на грань срыва...

Из лавки Менделя самого молодого сотрудника губчека Сергея Охапкина отозвали сразу же, как только на «Фултоне» обнаружили динамит, — надо было срочно выяснить, каким образом и откуда он оказался на пароходе.

Было ясно, что к динамиту имеет прямое отношение Ливанов — начальник артиллерийского управления штаба военного округа. Под видом инспектора Всероссийского Главного штаба Охапкин занялся ревизией артиллерийских складов, находящихся в прямом подчинении Ливанова.

В кабинет председателя губчека Сергей ворвался с такой стремительностью, словно за ним гнались. Лагутин уже не раз выговаривал ему за это, да без толку. Умудренный многолетним опытом нелегальной партийной работы, Лагутин понимал, что дело, которому они служат, требует от чекистов осторожности и вдумчивости, собранности и строжайшей дисциплины.

Сергею Охапкину эти качества давались с трудом.

— Прежде чем врываться в кабинет, отдышался бы в коридоре, — и на этот раз строго одернул его Лагутин.

— Михаил Иванович! Тут такая история — ни секунды мешкать нельзя! — одним духом выпалил Сергей, в светлых глазах колыхнулась тревога.

Эта тревога передалась Лагутину, резче обозначились морщины на хмуром лице.

— Садись, — указал он на стул у окна. — И давай по порядку, только факты.

Сергей пятерней взлохматил непокорные, будто соломенные, волосы, торопливо заговорил, стараясь унять волнение:

— Значит, так... Я проверил выдачу динамита за последнюю неделю, проследил поступление каждого килограмма. Динамит, что оказался на «Фултоне», выдан представителю Шестой армии Северного фронта Злотникову. Я связался со штабом армии и выяснил: такой у них не числится, динамит получен по липовым документам. Но это не все. Начальник склада вспомнил, что Злотников уложил динамит в два одинаковых ящика. Я показал ему ящик с «Фултона» — он опознал его. Значит, на «Фултоне» где-то спрятан еще один ящик с динамитом. Что будем делать, Михаил Иванович?

Надо было немедленно принимать какое-то решение, но какое?

Лагутин встал из-за стола, подошел к окну и некоторое время молча напряженно смотрел на ржавые, изрешеченные пулями крыши, над которыми дрожал нагретый воздух. Лето начиналось знойное, без дождей. Пахло пылью и дымом — в лесах под городом начались пожары, а может, лес умышленно поджигали бандиты, запугивая городского обывателя.

Лагутин опять сел за стол, спросил о приметах Злотникова.

— Кряжистый, широкоплечий, лет под сорок. Особых примет нет, — добавил Охапкин таким тоном, словно был виноват в этом. — Начальник склада одно твердит: представительный, с выправкой. Не иначе как из бывших офицеров. А их снова полно в городе, как тараканы из щелей повылазили.

— На чем увезли динамит?

— На подводе, но поиском ее я пока не занимался, сразу сюда.

— Когда Злотников был на складе?

— Пятого июля, за день до отхода «Фултона».

Не сдержавшись, Лагутин кулаком стукнул по столу, с чернильницы скатилась ручка.

— Четко действуют сволочи, как по графику.

— Предлагаю немедленно доставить начальника склада в Кострому и там, на «Фултоне», опознать Злотникова.

— Думаешь, он на пароходе? — сузил глаза Лагутин, словно прицелился.

— А где еще ему быть?

— Сомневаюсь, такой промах они вряд ли бы допустили. По всему чувствуется, в этой стае волки матерые собрались — в мятеж не попались, по делу военспецов из штаба военного округа тоже не проходили. А вот связаться с Костромой надо, предупредить Вагина о втором ящике динамита. И заодно узнать, все ли члены команды и воспитатели на борту, не исчез ли кто.

— Вы кого-то подозреваете? — Охапкин нервно облизал пересохшие губы.

Лагутин налил из графина желтой кипяченой воды, протянул стакан Сергею. Тот выпил его залпом, благодарно кивнул и опять вопросительно посмотрел на Лагутина.

Предгубчека поставил графин на сейф в углу кабинета, накрыл его пустым стаканом и раздраженно, словно бы злясь сам на себя, проговорил:

— Если признаться, я на «Фултоне» только одного Тихона Вагина не подозреваю. У меня другая мысль — может, подмена ящика с динамитом не осталась незамеченной и этот негодяй посчитал за лучшее смыться, пока не разоблачили? Уж лучше так, только бы ребята были в безопасности.

— Это верно, — с сочувствием согласился Сергей.

— А с другой стороны — через колчаковского агента можно выйти на предателей и заговорщиков по всей Волге. Скольких людей от смерти, от горя избавим, если проведем операцию так, как задумали, — жестко добавил Лагутин. — Найдем Злотникова — может, узнаем, кто получил динамит на «Фултоне». На всякий случай сообщу и Тихону его приметы, но вряд ли Злотников на пароходе...

Сразу после ухода Сергея Лагутин заказал телефонный разговор с председателем Костромской губчека.

Перед отплытием «Фултона» чекисты поволжских городов были предупреждены, что может потребоваться их помощь. И вот такой момент уже настал — в Костроме была запланирована первая остановка «Фултона».

Тревога

Вспомнилась Лагутину последняя встреча с Дзержинским...

После ареста заговорщиков в штабе военного округа председатель Реввоенсовета Троцкий потребовал отдать Лагутина под трибунал. Однако коллегия ВЧК одобрила действия Лагутина — улики против предателей были очевидны и неопровержимы.

После заседания коллегии Дзержинский задержал Лагутина у себя в кабинете. От недосыпания и усталости бледное лицо Дзержинского с острой бородкой казалось замкнутым и суровым.

Лагутин подумал, что речь опять зайдет о заговорщиках, но не­ожиданно Дзержинский улыбнулся, и лицо его словно бы осветилось изнутри:

— Я слышал, Михаил Иванович, ты беспризорных усыновил? Очень рад, что у тебя такое доброе и горячее сердце.

— Взял троих, беспризорных у нас в губернии ужас сколько. Надо что-то делать, Феликс Эдмундович, — горько, с болью вздохнул Лагутин.

Улыбка на лице Дзержинского погасла.

— Ты прав, положение с беспризорными становится прямо-таки катастрофическим. Наркомпросу и Совету защиты детей одним с этой бедой, видимо, не справиться. И знаешь, что я решил? Пусть ВЧК вплотную, официально займется детской беспризорностью. Сейчас такое время, что борьба с беспризорностью имеет самое прямое, самое непосредственное отношение к борьбе с контрреволюцией. Нищета, голод, отсутствие семейного тепла превращают детей в мучеников. Я встречал маленьких детей с глазами и лицами стариков. Грабители и воры сколачивают из них шайки налетчиков, «домушников», «босамыжников». Контрреволюционеры всех мастей, от монархистов до анархистов, прибирают их к своим рукам, сначала дают мелкие поручения, а потом толкают на бандитизм и убийства; как щенят, науськивают на советскую власть и большевиков. Беспризорщина растлевает духовно и физически. Вместо того чтобы сидеть за школьной партой, они пьют и курят в притонах, где их натаскивают «урки» и «паханы», стоят «на стреме», шарят по карманам, служат на побегушках у спекулянтов и саботажников. Нельзя допустить, чтобы это продолжалось дальше. Детей надо спасать! Революция в долгу перед ними. И мы, большевики, обязательно вернем им утраченное детство, как бы ни противились этому наши враги. Слушай, что они пишут по поводу декрета советской власти о бесплатном детском питании...

Дзержинский вынул из папки