рукава, распороли до пупа глухой шиворот, наверное, чтобы всем виден был крестик на упругой, белоснежной груди благочестивой сестры. И подрезали подол… Совсем чуточку не рассчитав. В том смысле, что если бы взяли на пядь выше, то линия отреза пришлась бы аккурат по белой вервице, подпоясывающей остатки одежды, а так край ткани еще что-то пытался прикрыть. Зато оставили барбету* (*головной убор)

В общем, хоть сейчас на обложку любого журнала, из тех, что запрещены в свободной продажи и предназначены только для взрослых. А монахиня даже не пытается привести себя в более пристойный вид. Смиренно сложила руки, пристроив ладони в ложбинке, как для молитвы, и терпеливо ждет, когда я соизволю прекратить рассматривать ее… крестик. Не дождалась.

— Пусть будет благословен твой путь, брат…

Ух ты. У нее еще и голосок ангельский. Нежный, бархатистый. Видимо, в церковном хоре пела.

— Вижу дух твой сметен, а душа полна раздора… — продолжала она тем временем, не поднимая глаз.

Интересно, где ж она там у меня душу разглядела?

— Я воспитывалась в монастыре и сведуща в целительстве. Позволь мне выразить свою благодарность за спасение из плена тем, что помогу тебе избавиться от лишней тяжести?

Молчание — знак согласия. А членораздельно общаться в данный момент у меня как-то