На другой день Лили, по совету матери, отправилась повидаться с дядей.

– Дитя мое, – сказал он, – ты не знаешь, как мне жаль тебя. Кровью обливается сердце мое, глядя на тебя.

– Дядя, – сказала Лили, – не вспоминайте об этом. Я только и прошу, не говорите об этом, разумеется, не говорите только мне.

– Нет, нет, не скажу ни слова. Подумать только, что в моем доме гостил такой величайший бездельник…

– Дядя! Дядя! Я не хочу, чтобы вы говорили подобные вещи! Я не хочу слышать ни от одного человеческого создания что-нибудь дурное о нем… ни слова! Помните это!

И глаза ее засверкали.

Дядя не возражал, взяв руку Лили, он крепко пожал ее, и затем Лили удалилась.

– Дели отличались постоянством, – говорил сквайр, прохаживаясь взад и вперед по террасе перед своим домом. – Всегда были постоянны!

Прошло почти два месяца, в Оллингтоне Святки были уже на дворе. Нельзя допустить, что в Большом и Малом оллингтонских домах предполагалось проводить праздники с шумным весельем. Рана, полученная Лилианой Дель, принадлежала к числу таких, от которых не скоро поправляются, все семейство ощущало на себе тяжесть, не допускавшую никакого веселья. Что касается до самой Лили, то надо сказать, что она со всею твердостью и терпением женщины переносила свое несчастье. В первую неделю она стояла, как дерево, которое сопротивляется ветру и которое скоро должно было раздробиться, потому что не хотело гнуться. В течение этой недели спокойствие Лили наводило страх на ее мать и сестру. Она выполняла все домашние обязанности, прогуливалась по деревне и в первое воскресенье показалась в церкви на своем месте. По вечерам Лили садилась за книгу, удерживая слезы, и выражала легкий гнев на мать и сестру, когда замечала, что они смотрели на нее с особенным беспокойством.

– Мама, пусть это останется так, как будто ничего не бывало, – сказала она.

– Ах, милая! Если бы это было возможно!

– Боже упаси, чтобы это было возможно в душе, – отвечала Лили, – но наружно это совершенно возможно. Я чувствую, что вы оказываете мне гораздо более нежности, чем бывало прежде, и это меня огорчает. Мне было бы несравненно лучше, если бы вы бранили меня за леность.

Но ее мать не могла обращаться с Лили так, как, может статься, обращалась бы с ней, если бы на нее, бедняжку, не обрушилось такое тяжелое горе. Она не могла оставить тех тревожных нежных взглядов, которые давали знать Лили, что на нее смотрят, как на смертельно раненную лань.

В конце первой недели Лили склонилась под бременем своей горести.

– Мне не хочется вставать, Белл, – сказала Лили однажды поутру. – Я нездорова. Я лучше полежу здесь одна. Пожалуйста, не делай из этого особенного шуму. Я малодушна до глупости и от этого захворала.

Мистрис Дель и Белл перепугались, у обеих побледнели лица, когда они вспомнили рассказы о несчастных девушках, умиравших от несчастий в любви, потухавших, как тухнут небольшие светильники, когда на них довольно сильно пахнёт ветерок. Но надобно сказать, Лили не была таким легким светильником, как не была и деревом, которое должно бы сломиться, потому что не хотело гнуться. Она согнулась, наконец, под напором сильного ветра и оставалась в этом положении в течение недели, потом встала, сохранив свою прямую грациозную форму, блестящий огонек в ее глазах не потух.

После этого она свободнее могла говорить с матерью о своей потере откровеннее и с верной оценкой постигшего ее несчастья, но в то же время с тою верою в свою твердость, которая делала мысль о разбитом сердце смешною.

– Я знаю, что могу перенести это, – говорила Лили, – и могу скоро достигнуть этого. Разумеется, я должна всегда любить его и испытывать то чувство, которое вы сами испытали, лишившись моего отца.

Мистрис Дель ничего не могла сказать в ответ на это. Она не могла высказать своего мнения относительно Кросби и объяснить Лили, что он недостоин ее любви. Любовь не знает оценок и не дарится каким-либо преимуществам, она не охладевает от дурных поступков, удары, как бы они ни были тяжелы, не убивают ее. Лили заявила, что она все еще любит человека, который так низко поступил с ней, и потому мистрис Дель должна была молчать. Та и другая вполне понимали друг друга, но по этому предмету они не могли свободно обмениваться своими мыслями.

– Обещайте мне, мама, что я никогда не наскучу вам, – сказала Лили.

– Мало найдется таких матерей, моя милая, которым бы наскучивали дети, как бы ни были они тяжелы для матерей.

– Этому я не совсем-то верю, особливо когда дети сделаются старыми девами. Я хочу также иметь, мама, свободу, свою собственную волю, если это будет возможно. Замужество Белл я буду считать товариществом и уж больше не буду исполнять того, что мне приказывают.

– Предостережение ведет к вооружению.

– Совершенно так, я не хочу напасть на вас врасплох. Еще год, другой, пока Белл не выйдет замуж, я намерена повиноваться, но согласитесь, что для кого бы то ни было нелепо повиноваться всю жизнь.

Все это мистрис Дель понимала вполне. В этом заключалось заявление со стороны Лили, что она любила однажды и больше уже никогда не в состоянии будет любить, что она сыграла свою игру, надеясь, как надеются и другие девушки выиграть мужа, она его не выиграла, и потому игра не должна повторяться. Лили высказала своей матери эти слова по-своему убеждению, но мистрис Дель ни под каким видом не хотела разделять этого убеждения. Она надеялась, что время залечит рану Лили и что дочь ее, по всей вероятности, будет еще наслаждаться блаженством счастливого брака. В душе своей она никак не хотела согласиться с тем планом, по которому судьба Лили должна считаться решенною. В действительности ей никогда не нравился Кросби в качестве будущего зятя, и она отдавала преимущество Джону Имсу, несмотря на его молодость, на его ребячество и малодушие. Могло еще случиться, что любовь Имса осчастливит Лили.

Между тем Лили, как я уже сказал, становилась более и более твердою в своих преднамерениях и начала новую жизнь без той грустной самоуверенности, что если она сделалась несчастнее других, то может позволить себе оставаться более праздною. Утром и вечером она молилась за него и ежедневно, почти ежечасно уверяла себя, что она все еще обязана, что все еще на ней лежит долг любить его. Но такой долг любви, без всякой возможности выразить свою любовь, долг весьма тяжелый.

– Мама, вы скажите мне, пожалуйста, когда будет день его свадьбы, – сказала Лили однажды утром. – Умоляю вас, не скрывайте от меня.

– День его свадьбы будет в феврале, – сказала мистрис Дель.

– Вы скажите мне именно тот день, когда она будет. Этот день не должен быть для меня днем обыкновенным. Но ради бога, мама, зачем вы принимаете такой печальный вид, поверьте, я не намерена разыгрывать из себя сумасшедшую. Я не убегу от вас и не явлюсь перед брачным алтарем, как привидение.