После этого мистрис Дель рассказала сквайру все утреннее происшествие.

– Бедная девушка! – сказал сквайр. – Бедная девушка! Что бы нам сделать для нее? Не лучше ли будет на время увезти ее отсюда? Она кроткая, милая, добрая девушка и, право, заслуживает лучшей участи. Печаль и разочарование посещают нас всех, но они бывают вдвойне тяжелее, когда приходят так рано.

Мистрис Дель крайне изумляло обнаруживаемое сквайром сочувствие.

– В чем же должно состоять его наказание? – спросила она.

– В презрении, которое будут питать к нему мужчины и женщины, по крайней мере, те мужчины, в глазах которых уважение или презрение имеют значение. Другого наказания я не знаю. Надеюсь, вы не захотите, чтобы имя Лили упоминалось в суде?

– Конечно нет.

– А я не захочу, чтобы Бернард вызвал его на дуэль. Это ни к чему не поведет, в настоящее время можно спокойно не принять вызова.

– Вы не можете думать, что я этого желаю.

– Поэтому какое же может быть другое наказание? Решительно не знаю. Есть преступления, которые человек может совершать безнаказанно. Решительно не знаю. Я поехал в Лондон за ним, и он побоялся встретиться со мной. Ну что вы станете делать с какой-нибудь гадиной? Ведь только отстранитесь от нее, ни больше ни меньше.

Мистрис Дель в душе своей полагала, что самое лучшее наказание для Кросби состояло бы в том, если бы можно было переломать ему все кости. Не знаю, можно ли наклонность к подобного рода наказанию считать свойственною всем женщинам, но могу утвердительно сказать, что в настоящую минуту мистрис Дель имела эту наклонность. У нее не было желания, чтобы его вызвали на дуэль. К ее понятию о дуэли много примешивалось дурного и ничего справедливого. Она предчувствовала, что если бы Бернард оттузил как следует этого труса за его низость, за его трусость, то стала бы любить своего племянника больше, чем любила прежде. Бернард тоже считал весьма вероятным, что если от него ожидают, чтобы он прошелся бичом по спине человека, оскорбившего его кузину, то он не встретил бы непреодолимых препятствий к выполнению этого труда. Но труд подобного рода был для него неприятен во многих отношениях. Во-первых, он презирал идею произвести скандал в своем клубе, во-вторых, ему не хотелось предавать гласности имя кузины, и, наконец, он желал уклониться от всего, что носило бы на себе характер неблагопристойности. Низкий поступок сделан, и Бернард вполне был готов отвечать Кросби тем презрением, которое Кросби заслуживал, что же касается до его личности, то он приходил в отчаяние от одной мысли, что, может статься, общество, к которому он принадлежал, ожидало от него наказания или мести человеку, который так недавно был его другом. С другой стороны, Бернард не знал, где поймать Кросби и каким образом поступить с ним в случае его поимки. Бернард как нельзя более сожалел о своей кузине и в душе своей сознавал, что Кросби не должен от него отвертеться безнаказанно. Но каким же образом поступить ему с подобным человеком?

– Не хочет ли она куда-нибудь поехать? – снова спросил сквайр, всеми силами стараясь доставить утешение выражением своего великодушия. В этот момент он готов был назначить племяннице сто фунтов годового дохода, если бы только такое назначение могло доставить ей какое либо утешение.

– Для нее будет лучше остаться дома, – сказала мистрис Дель. – Бедняжка! Правда, на некоторое время она согласилась бы удалиться отсюда.

– Я тоже думаю, – заметил сквайр, и затем наступила пауза. – Не понимаю я этого, Мэри, клянусь честью, не понимаю. Для меня это такая удивительная вещь, как будто я поймал мошенника, вытащившего кошелек из моего кармана. В мое время, когда я был молод, ни один мужчина, поставленный на степень джентльмена, не решился бы на подобный поступок, никто бы не осмелился сделать подобную низость. А теперь всякий может безнаказанно поступать в этом роде. У него есть друг в Лондоне, который пришел ко мне и говорил об этом поступке как о деле весьма обыкновенном… Можешь войти, Бернард, бедной девушке уже все известно.

Бернард утешал свою тетку, как умел, обнаруживал глубокое сочувствие ее горю и вполовину выразил извинение в том, что ввел такого волка в ее стадо.

– В клубе нашем все были о нем весьма хорошего мнения, – говорил Бернард.

– Не знаю я ваших нынешних клубов, – сказал его дядя, – и не желаю знать, если общество подобного человека может быть терпимо после того, что он сделал.

– Не думаю, чтобы об этом узнали более пяти или шести человек, – заметил Бернард.

– Только-то! – воскликнул сквайр.

Так как имя Лили было тесно связано с именем Кросби, то он не мог выразить желания, чтобы гласность о низости последнего распространилась как можно шире. И все же он не мог не держаться идеи, что Кросби должен быть наказан презрением целого света. Ему казалось, что с этой поры и навсегда всякий человек, вступивший в разговор с Кросби, должен собственно за этот разговор считать себя опозоренным.

– Поцелуйте ее, – сказал он, когда мистрис Дель стала собираться домой, – передайте ей мою лучшую любовь. Если старый дядя может что-нибудь сделать для нее, то пусть она только скажет ему. Она встретила этого негодяя в моем доме, и я считаю себя в большом долгу у нее. Пусть она придет повидаться со мной. Для нее это будет гораздо лучше, чем сидеть дома и скучать. Да вот что, Мэри… – И сквайр прошептал ей на ухо: – Подумайте о том, что я говорил насчет Белл.

В течение всего наступившего дня имя Кросби ни разу не было упомянуто в Малом доме. Ни одна из сестер не выходила в сад, Белл большую часть времени сидела на софе, обняв талию Лили. У каждой из них было по книге, говорили они мало, и еще меньше того прочитали. Кто в состоянии описать мысли, толпившиеся в голове Лили при воспоминании часов, проведенных вместе с Кросби, его пламенных уверений в любви, его ласк, его беспредельной и непритворной радости? Все это было для нее в то время свято, а теперь всякая вещь, которая была тогда священною, покрывалась чрез поступок Кросби мрачною тенью. Несмотря на то, Лили, вспоминая о прошедшем, снова и снова говорила себе, что она простит его, мало того – что она простила его.

– И пусть он узнает об этом, – проговорила она вслух.

– Лили, милая Лили, – сказала Белл, – пожалуйста, перестань об этом думать, отведи свои мысли на что-нибудь другое.

– Что же стану я делать, если они меня не слушаются? – отвечала Лили.

Вот все, что было сказано в течение дня об этом грустном предмете.

Теперь все узнают об этом! Действительно, я не думаю, чтобы это не были самые горькие капли в чаше, которую девушке в подобных обстоятельствах предстояло осушить. Еще в начале дня Лили заметила, что горничной уже было известно, что ее барышне изменили. Горничная своими манерами старалась выразить сочувствие, но они выражали сожаление, и Лили готова была рассердиться, но вспомнила, что это так и быть должно, и потому улыбалась своей горничной и ласково с ней говорила. Что за беда? Через день, через два весь свет узнает об этом.